ИСТОРИЯ НАДЕЖД
Часть 3.
Август 91-го. ГКЧП. На тот момент я уже почти четыре года руковожу собственным сельскохозяйственным кооперативом. Успешный, молодой представитель нарождающейся «буржуазии». Искренне сочувствую Народному фронту и латышскому народу, возмущаюсь вскрывшимися в СМИ фактами коммунистических беззаконий, всей душой за независимость республики от советского режима, за свободу предпринимательства, за свободу передвижения по всему миру.
Какое было настроение подъема, чувства зарождения чего-то нового, светлого, справедливого!
Какое было чувство общности с латышами, чувство свободы для всех! Все мои близкие, друзья, знакомые потом воодушевленно голосовали за независимость Латвии! Наивные придурки…
Независимость. Кооператив превратился в SIA «Агрофирма MICOS», я — в Олегса Озерновса. Часть бабитских соседей стала стыдливо-виновато отводить глаза при встрече. Некоторые перестали здороваться. Правда, таких были единицы.
В голову всверлили слово «гражданство», о котором не задумывался с рождения. В паспорт влепили круглую печать, как знак некачества. В СМИ объявили, что я — оккупант. В законах прописали, что землю оккупантам продавать запрещено, что как руководитель компании я обязан знать госязык не хуже Райниса, что тех, кто будет решать, как мне жить, будут избирать люди первого сорта. А мне — второсортному — сие не дозволяется.
А дозволяется — справно платить налоги и, просыпаясь поутру, всякий раз после пения гимна говорить "палдиес диевс" за то, что латыши мне позволяют жить и работать на их земле.
Мои работники-латыши (часть поселка к тому времени работала у меня) втянули головы в плечи в ожидании массовых увольнений. Больше работы в округе не было. Совхоз разваливался, консервный цех «Спилве» дышал на ладан. Я их успокаивал, как мог.
Единственным представителем титульной нации, которая тогда потеряла у меня работу, была преподаватель латышского языка. Приятная женщина – филолог. Нанял я ее где-то за пару месяцев до того, как меня объявили оккупантом. Два раза в неделю фирма заканчивала работу на час раньше. И все мы, нелатыши, с удовольствием, даже с азартом и прилежанием изучали язык.
Никто меня не заставлял тратить на это деньги и драгоценное время. Со своими работниками-латышами часто старался говорить на латышском, обучаясь, что называется, по ходу дела.
Все это прекратил в одночасье. Было противно и унизительно. Даже сказанные автоматически, по привычке «палдиес» или «лабдиен» ЛЮБОМУ латышу вызывали чувство внутренней досады на себя, т.к. со стороны могло восприниматься заискиванием раба перед небожителем.
Первой моей реакцией на такое предательство и последовавшие за ним законодательные извращения было полное принципиальное протестное нежелание изучать латышский язык.
Язык превратился для меня в кнут, средство принуждения к согласию с происходящим!
Мне его стали навязывать на государственном уровне и выставлять как условие моего нормального существования в государстве.
Причем в государстве, которое ВДРУГ возникло на месте страны, в которой я уже жил до того долгие годы, где родились мои дети, где я создал свой бизнес. Никогда ни под кого не ложился. А тогда это именно так мною и воспринималось.
Впрочем, и сегодня мало что изменилось. Даже стало еще противней.
Короткое отступление.
До этого момента у меня были объективные причины не учить язык досконально. Во-первых, первые восемь лет после переезда в Латвию я ходил в море и подолгу на суше не задерживался. Во-вторых, для работы мне вполне хватало моего английского и французского. Для общего развития плюс еще украинский в совершенстве и чтение на польском.
Языковой вопрос в его латышском аспекте не был актуализирован жизнью.
Как человек нормальный, я понимал, что живя в национализированной среде, я должен знать язык коренной нации, но изучение его мной было отложено до других времен. Сойду на берег — выучу. Сам по себе язык простой, во многом достаточно примитивный и бедный, изобилует заимствованиями из других знакомых языков. Какие проблемы? К языкам я всегда был восприимчив.
После флота долго метался на берегу, развалилась семья, плавал в каботаже у речников, потом очная аспирантура ЦНИИМФа. Не до лингвистики было. Друзей латышей не было, да и прочих — не густо. Какие у моряка друзья? Пара коллег, и то пока в рейсе. С кем общаться на латышском?
Жизнью язык не был востребован. И только занявшись собственным бизнесом, а еще и на волне эйфории начала независимости, ощутил ЕСТЕСТВЕННУЮ потребность в изучении лат. языка. Отбили, гады. Не читали, наверное, революционэры умных людей:
«Для изучения языка гораздо важнее свободная любознательность, чем грозная необходимость». Августин Блаженный Аврелий (Augustinus Sanctus) Святой (354—430).
А неестественные потребности — это не ко мне. В общем, горечь независимости стала комом в горле. А с таким горлом лингвистика не дружит. Произношение не то…
90-е годы. Челноки, дрели в Польшу. Рубль в рамку — репшики в карман. Цветмет — эшелонами на Запад, оккупанты — эшелонами на восток. Кто-то пилит ВЭФ и РАФ, кто-то — гири. Бандота, харитоны-лесики, разборки. Менялки. Попы-рэкетиры. Первые мобильники размером с «дипломат». Детские сады — под сауны. Кадровые комсомольцы вступают в радикальные нацпартии и правления банков, секретари ЦК по идеологии — в ряды борцов с коммунизмом.
Во главе пароходства — средний комсостав с не менее средним образованием. Во главе авиации — такой же средний летный состав. Главная квалификация — латыш. Первые граффити на трансформаторных будках. Банановозы и танкера меняют флаги и хозяев. Портовые краны не успевают переваливать народное добро в трюмы красивых сухогрузов с экзотическими названиями. Самолеты безвозвратно разлетаются в чужие страны.
«Красные бароны» — директора совхозов-миллионеров — в народной опале, плачут в своих ливанских домиках. «Подарки» — в законах от властей. Будки — окна на границе с обожравшимися контрабандой таможенниками с АКМ-ами наперевес.
Пьяные земессарги, стреляющие ночами по авто с женщинам и детьми. Сертификаты, паи — индульгенцией грабежам. Приватизация добра, зла, власти, морали, земли.
Растерянные научные работники торгуют во дворцах спорта турецкими дубленками. Голодные солдаты и офицеры в казармах пишут письма родным, чтоб те спросили в Москве, кому они теперь служат.
Банк «Балтия». Элементы роскоши в виде первых подержанных иномарок, гордо рассекающих растерянные толпы бледнеющих никелем «волг», «ВАЗов», «москвичей». «Запорожцы» в пролетарском обмороке, жмущиеся по углам дороги. Сомневающиеся в своем будущем «КамАЗы».
Торговля всем-чем — обмундированием, комбинатами, противогазами, совхозами, подводными лодками, банями, совестью, заводами, сетями, партбилетами, видеокассетами и первой бытовой техникой с Запада. Изобильные развалы Румбулы и Буллей. Платные туалеты, заказные убийства и такие же статьи в желтеющей прессе. Агония «нерушимого» по соседству.
Запад в оргазме. Всеобщая веселуха. Вся власть в породе! Караул!!! Свобода!!!
А где-то в бабитском лесу затаился в навозе и мечтах о светлом будущем маленький, чистенький, наивный семейный бизнес с амбициозными задатками гиганта капитализма.
Его величество Рынок правит бал. Вся жизнь — рынок, т.е. место, где все продается и покупается. Только эти два процесса. Остальные отменены. Выбор такой, что некогда задуматься о вечном.
Американская мечта — self-made (человек самостоятельно, упорным трудом добивается успеха в жизни). Вперед, к рынку!
Четыре года я хранил целомудрие бизнеса. Не сберег. Меня нашли даже в лесу. Почти комплимент. Значит, я стал заметен на рынке.
Приехали. На двух тертых иномарках. Человек девять.
Быки:
Спортивные штаники, бицепсы в майках, цепуры-голды, грязные ногти, кроссовки, наспех сделанные татуировки, бреши в прикусе с редкими фиксами. В глазах разруха, гипс, неполное среднее, любовь к маме, детство без мороженого, готовность к истерике. Некоторые видели смерть, некоторые ей помогали. У таких в глазах стекло, мутное, в трещинах. Словарь - неумелая феня с междометиями. Это бойцы, торпеды, быки.
Бригадир, старшой: За плечами просматривается что-то вроде службы в органах, милицейская школа, как минимум. Подтянут. Джинсы, печатка на мизинце. На нем же и на большом пальце правой руки длинные отманикюренные ногти. Возможно, играет на гитаре. Само собой - цепура на шее, но потолще. Прикус на месте - комплект. Рубашка, сверху кожаный пиджак. Взгляд рыхлый, местами начитанный, сквозь тебя, с конопляным душком. От него веет прозекторской. Цвет кожи бледный, нездоровый. Легко себе представить его покойником. Как, впрочем, и всю компашку. Странно, но этот типаж внушал больше страха, чем его бычки, даже те - в наколках и с выбитыми зубами.
Это были харитоновские. Когда все это вывалилось из машин, стало страшновато. В драках не пасовал. Горел и тонул на судне - страшно не было. Там - честная борьба. Все зависело только от тебя. Здесь - другое. Полная беспомощность. Люди, близкие, предприятие — все под угрозой. Защитить некому. Одни в лесу. На территории склад ГСМ, сотни тонн соломы в рулонах и пакетах. По ночам на заводе только один мужик да несколько женщин-сборщиц. Дома дети. Куда рыпаться?
Мои работники, из тех, кто был во дворе со мной, как-то тихо исчезли, разошлись по местам. Информационных поводов к страху на тот момент было более чем достаточно. Людей понять можно.
- С кем вы работаете? - вежливо и как-то отстраненно-привычно спросил бригадир. Хотел ответить: с Богом в сердце и верой в светлое будущее, - но подумал, что вряд ли поймут.
- Сами по себе, - все, на что ума хватило тогда.
- Так не бывает. Теперь будете работать с нами. Хочу фабрику посмотреть.
- Пошли, только скажите своим бойцам, чтоб окурки далеко не бросали. Солома сухая вокруг.
- А это как договоримся. Хорошо горит? — бригадир, с неприкрытой издевкой. И своим:
-Стойте тут. Чинарики под ноги.
Несколько быков расселись в машины, оставив двери открытыми.
Провел экскурсию. Бандюган оказался любопытным и неглупым. Заценил, сука, проникся.
- Ну ты развернулся нехило.
Дальше пошли хозяйственные вопросы. По поводу ежемесячной мзды возник спор. За время экскурсии первый «флер» наезда улетучился, вместе с ним мой внутренний мандраж. И я торговался не на шутку. Это был обычный деловой разговор. И тут нужно отдать должное бандитским подходам. Товарищ явно понимал, что для общака выгодней, чтоб я спокойно работал и платил мзду. То, что он увидел, очевидно, сильно отличалось от всего, что он видел до тех пор. Почувствовал перспективу, что ли. Так я себе это тогда объяснил. После экономического ликбеза сошлись на том, что первое время плата не будет грабительской. В конце экскурсии Володя, так звали крышаря, попросил (!) ящик консервов и пару ящиков грибов для своих бойцов. Перешли на «ты». Расстались почти партнерами.
- Если кто наедет, скажи: работаешь с Фикусом. Вот телефон, звони сразу. Полицаям не звони. Там все схвачено. Стуканешь — закопаем.
Уехали. Принял все это философски. Времена такие. Издержки бизнеса. После бригадиры и быки менялись. Долго они не жили тогда. Но со всеми из них мне удавалось находить взаимопонимание. Меня не душили. Были в разное время некоторые сомнительные предложения расширить сотрудничество. Я отбрехивался как мог, и они отставали. Особо не наглели никогда. Где-то даже уважали. Особенно после одного случая. Приезжали они за данью обычно в конце месяца. Как правило, вдвоем. На затрапезной машинешке. А тут нагрянули внезапно на шикарном золотистого металлика "шевроле" с темными стеклами. Да прямо в компостный цех на нем и заехали. Цех большой, ворота открыты, чего ж не заехать. Кто-то из моих сказал, что я там. Я и впрямь там. Сижу на тракторе и буртую компост (тракторист заболел, а второй на стройке с трубоукладом плиты ворочает). Бурт 30 м — сто тонн компоста. Я трактором — в измельчитель, ребята за измельчителем — вилами бурт подравнивают. Работа шла к концу. Оставалось минут десять работать. Все устали. Пар от компоста, амбре, жара, шум, грохот. И тут эти. "Шевроле" в компостном цеху — картина эзотерическая. Стали в начале цеха, где воздух почище, и стоят. Кого принесла нелегкая, думаю. Продолжаю работать. Через пару минут выскакивает из машины шестерка в белой маечке, соплячок с наглой рожей, и ко мне на трактор залазит, брезгливо берясь за поручни.
- Слышь, пахарь, иди. Там Фикусс приехал. Хочет на тебя посмотреть. И такое презрение в его молочных глазах читалось, что зло меня взяло! Ах, думаю, твари, ну подожите!
- Скажи, работу надо закончить, процесс прервать нельзя. Через пять минут подойду. Хлебало шестерки зашкалило.
- Ты че?! Это ж сам Фикус!!!
- А по мне хоть кактус! Иди и передай.
Слез растерянный, руки соломой вытер. Побежал на доклад. Из машины никто не вышел. Сидят, ждут. Тут во мне одессит включился конкретно. Подзываю своего парня и говорю:
- Сбегай к Мишке. Пусть трубоуклад поставит напротив ворот цеха и перекроет выезд. Трубоуклад - это 12-тонный гусеничный трактор с крановой стрелой. Без стрелы на танк немецкий «Тигр» со спиленным стволом похож очень. Внушительный агрегат, скажу я вам. Выехать из цеха минуя его можно только худому велосипедисту. Закончили работу. Ребята, четыре человека с вилами, потянулись на выход, злые с виду, уставшие. Сам развернул трактор (колесо с меня ростом), поднял ковш двухкубовый наперевес и врезал на скорости в сторону "шевроле". Там засуетились. Это было видно по тому, что локти и руки с сигаретами, торчащие из окон, мгновенно спрятались внутрь, а стекла закрылись. Хлопнула приоткрытая передняя дверь. Пролетев по цеху метров 30 на своем красавце с поднятым ковшом, я резко затормозил в полуметре от машины. Ковш с острыми зубьями завис над американской роскошью с рижской начинкой внутри. Не глуша двигатель, спустился вниз. Мужики с вилами догнали, встали неподалеку позади машины. Вытер руки, закурил. Стою. Тишина. Настроение светлое. Раздавлю гадов — и закопаю вместе с машиной! Страха ноль. В голове все подвиги дедов и прадедов вместе взятые, и сама справедливость в белых одеждах над всеми нами парит. Короче — аффект. Достали своей наглостью, гангстеры долбаные!
Опускается стекло задней двери. Там худое, зеленое лицо пожилого криминала. На лбу испарина, хотя из салона повеяло кондишеном. Глаза сосредоточенные, без признаков эмоций.
- Мне про тебя говорили. Заехал грибов попробовать. Угостишь?
Хороший ход. Психолог, мать его… Давить трактором пожилого человека с болезненным лицом сразу показалось мне негуманным. Рядом с ним на сиденьи — никого. Значит, в машине максимум трое, включая водителя. Один язвенник, пацан-шестерка и водила. А нас много — с вилами и с танками. Справедливость не улетала. Аффект прошел, как пришел. Их стало жалко! Чуть не прослезился, блин. Послал ребят за грибами. Мишке махнул, чтоб отогнал трубоуклад. Поставил трактор на прикол. Машина тут же выехала из цеха, но из нее так никто и не вышел. Грибы положили в багажник, и местный смотрящий уехал во свои бандитские свояси. Рабочий день закончился. Я устал бояться. Были потом у меня мысли о мести кровавой с его стороны. Обошлось. Даже зауважали. Это чувствовалось.
Специально вставил его в эту часть повествования заодно с бандитами. К тому времени оно доставало меня не хуже отморозков.
С бандотой можно было договориться. С «державой» — никогда. Разве что за взятки. А чем тогда все эти инспекции — пож-сан-вет-охртруд-язык-бздык-надзора отличались от бандитов? Тем, что одни трясли маузэрами и ножами, а другие — томами неисполнимых по определению, постоянно меняющихся законов и инструкций, с реестрами налогов, заплатить сполна которые невозможно не разорившись.
Если случались неурожаи или другой форс-мажор, бандиты ждали денег и не грузили ни разу. Ни разу! Зато государство моментально включало счетчик.
Когда ко мне приезжали с проверками СГД-совки и с просветленными лицами вещали о долге каждого гражданина справно платить налоги во благо бедных пенсионеров, инвалидов и армии, я всегда думал о цинизме системы.
С СГД-совками все понятно. Люди делают свою работу. Некоторые из них, допускаю, искренне считают, что во благо тех самых пенсионеров и учителей. Есть и сегодня, на ИМХО в т.ч., яркие апологеты честного налогоплачения — М.Алексеева, например.
Но когда я спрашивал у них, где мне брать наличные для того, чтобы рассчитаться с бандитами, которые приедут завтра, и на какой счет моему бухгалтеру относить эти расходы, — они отвечали: обращайтесь в полицию, — прекрасно зная, что государство не в состоянии защитить бизнес от беспредела. Некоторые из них даже краснели слегка при этом.
То есть любимое государство свои обязанности охранить меня от беспредела бандитов и своих чиновников — не в состоянии, а я свои обязанности должен исполнять неукоснительно.
За 15 лет работы на моем предприятии был всего один серьезный несчастный случай, в котором пострадали три человека. Это при том, что все технологии предусматривали массу опасных операций с применением самой разнообразной техники. Разлетелся отрезной диск на «болгарке». Глубокие порезы. Через два дня все были на работе.
Не было ни одного случая возгорания, даже мелкого, хотя на территории хранились и нефтепродукты, и солома, и пластмассовая тара в больших количествах, работали котлы, теплогенераторы на жидком топливе, полно электроприводов.
На предприятии была жесткая производственная дисциплина. Оно было обеспечено всем необходимым для безопасной работы. Все сооружения, машины, системы строились мной с учетом минимального, но обеспечения таких условий.
И что?
Регулярные наезды инспекторов, строчивших километровые предписания, на выполнение которых потребовались бы сотни тысяч латов, здорово отравляли жизнь.
Видите ли, огнетушителей недостаточно. У меня 45, а по нормам (непонятно каким) требуется 90. У меня — советского производства, а лучше бы импортного. И их срочно (до указанной в акте даты) нужно приобрести и установить. Причем настоятельно рекомендуется приобрести их в конкретной фирме. Волноваться не нужно, потому что фирма эта принадлежит жене начальника районной пожарной инспекции, и там обязательно сделают скидки для вашей уважаемой компании.
Точно по этой же схеме — и остальные инспекции. Стригли все. Государство в этом хоре солировало, срываясь на истеричный фальцет.
Чего стоили латвийскому производственному бизнесу госвыкрутасы в денежной политике! Практически все оборудование, стройматериалы, бетонные конструкции у меня были советского производства, приобретенные по советским ценам в распродаваемых совхозах, убитых СМУ по всей Латвии, на доживающих базах агропрома, и в России. Платил я за все это полновесными соврубликами по курсу.
Переход на репшики — по курсу 1:6, и через год на латы — по курсу 1:200, с последующим переводом в «малоценку» всех основных средств с балансовой стоимостью ниже 50 латов, — мгновенно свел мои залоговые возможности под плинтус. Практически — обесценили фирму. А ведь я работал на кредитах. Банк «строго насупил брови» и в связи с уменьшением залоговой массы тут же увеличил до 26% годовых и без того зверский кредитный процент.
В шайку нужно было бы включить и банки. Но это отдельная история, и пожалуй, она стоит отдельной главы.
Да, я всеми способами уходил от налогов, чтобы спасти свое дело. Нал правил бал! А чем еще можно было удовлетворить аппетиты этой банды во главе с государством? Чем еще я мог латать дыры в этой «благодатной» бизнес-среде, созданной амбициозными, алчными хуторянами во власти, с их тупым законодательством и беспомощностью во всем, что касалось экономики и внутренней политики?
Им было не до таких, как я. Они, истекая слюной, делили чужой пирог под названием «народное хозяйство Латвии».
Сколько времени, сил, средств уходило на «оптимизацию» налогов… Уйма! Где было брать средства на бандитов, взятки, расчеты в кэше, приобретение «с рук» того, что иначе было не купить?
Не для наживы сие делалось, а в продолжение дела. Если я мог купить нужную железку или солому у крестьянина за «без бумаг», я делал это. В большинстве случаев других вариантов и вовсе не было. Только за кэш и можно было купить. А где его было брать?
Государство цинично, аморально, бессовестно выкручивало руки, требуя свое, при этом не предоставляя никакой защиты предпринимателям ни от коррупционных поборов со стороны своих же чиновников, ни от бандитов, вынуждая работать людей в абсолютно дикой, им «регулируемой» бизнес-среде.
Подсчитал, во что обошлось мне обслуживание бандитов всех уровней. По самым скромным подсчетам, цифра превысила миллион латов, выплаченных в виде взносов в бандитский общак, налогов, банковских процентов, взяток, необоснованных таможенных пошлин. (О пошлинах подробнее будет дальше.)
Причем бандитский общак по объему выплат — последний в этом списке. С ними хоть можно было договориться.
Да простит мне читатель столь длинное отступление. Без него трудно было бы объяснить многое из того, что происходило в последующие годы.
Даже в таких условиях, благодаря не угасшему в годах оптимизму и титаническим усилиям команды, дело успешно продвигалось вперед. С ростом опыта и бизнеса росла уверенность в себе и светлом будущем, издержки не ставились во главу угла, здоровья и азарта хватало на все. Каждый год предприятие прирастало новыми строениями, техникой, людьми, клиентами. Каждые два года мы вводили в строй по новой камере выращивания с посадочной площадью 300 кв.м. и выше. Темпы роста производства напрямую зависели от территориальных и инфраструктурных возможностей промбазы. Ребром встал вопрос расширения земельного участка.
Земля
На тот момент имевшейся в моем распоряжении земли (0,7 гектара), полученной от кабмина ЛССР еще в советские времена, стало явно не хватать. Встал вопрос расширения территории.
По соседству от меня с одной стороны располагалось заброшенное поле. После кончины совхоза там годами успешно культивировались элитные сорта латвийских бурьянов. С трех других сторон мой участок окружали лес и дорога. После т.н. денационализации земли в начале 90-х выяснилось, что у всех соседских земель, включая лес, объявился хозяин. Им оказался живший через дорогу от меня титульный парень Г. Знал я его давно. Такой себе размондяй, прозябавший в грязи и нищете на разваливающемся хуторе 37-го года постройки бедолага, ленивый по жизни сельский люмпен, спивающийся и никчемный. Жили мы с ним по-соседски. Грибами его подкармливал. Когда мои трактора чистили от снега бабитскую дорогу в поселке, я всегда разрешал почистить и его двор с заездом. Иногда давал ему свой самосвал дров привезти, помогал «то тем, то этим». Все это, разумеется, бесплатно, по-соседски. Земля (35 га), свалившаяся на него, в те годы ничего не стоила и совершенно никого не интересовала. Не было на нее покупателей. Продолжал Г. прозябать в нищете. Однажды провернул он в пополаме с районным лесником пару сделок с «черными» лесорубами. Те несколько лесовозов сосен (из «зеленого пояса Риги») темными ночами патриотично повывозили, он деньги пропил и горевал себе привычно дальше в своем бомжатнике.
Купить землю закон мне не позволял. Я ж сортом гражданским не вышел и профилем. Это Г. однажды проснулся после пьянки землевладельцем. А я — кем? Алиенсам низзя землю покупать! Ну и чё шо 20 лет здесь прожил, детей нарожал, завод построил?! Был бы европеец какой, прожил 90 дней – и покупай на здоровье! А проклятому криевсу – не моги! И нужен-то мне был всего 1 га от его поля бурьянного, а - не купить. Химичить с подставными латышами я не захотел. Решил взять надел в аренду, как Аляску, на 99 лет. Причем в договоре указывалось, что арендная плата за весь срок аренды выплачивается сразу. Принес Г. договор и несколько тысяч зеленых президентов. Он чуть не расплакался. Потом неделю с местными кутил. После похмела приоделся сосед, постригся и занялся ростом своего гражданского самосознания. Начал ощущать вкус новой жизни. Да так его распробовал, что мало не показалось. Запомните, уважаемый читатель, сию коллизию с землей. В конце повествования вы поймете для чего. Прирос бизнес землицей-то! Э-ге-гей!!! Раззудись, плечо!
Первое, что я на ней построил — это новый компостный цех.
Низкая производительность «старого» цеха значительно тормозила технологический потенциал камер выращивания. Цех не обеспечивал даже две большие камеры сырьем. Растущий рынок не прощал перерывов в поставках. Рост новых торговых сетей диктовал необходимость увеличения объемов продукции. Кроме того, вынужденное соседство цеха с камерами выращивания (в одном здании) технологически являлось недопустимым. Выращивание – стерильная технология. Производство компоста, с точки зрения микологии, — чрезвычайно инфекционно опасно для шампиньонов. Это соседство требовало соблюдения строжайших мер санитарии, жесткости соблюдения технологических маршрутов, держало персонал в постоянном напряжении. Часто «человеческий фактор» приводил к потерям целых урожаев — вследствие заражения плантаций.
После переноса компостного цеха в новое здание освободились площади для строительства новых камер. Появилась возможность полной реконструкции всего комплекса в единое, «чистое» шампиньонное производство. Теперь уже была откопана вся правая сторона бывшего овощехранилища и часть дюны с его торца. Как пишут в кинотитрах, "при съёмках не пострадало ни одно животное". За всю стройку не вырубил ни одной сосны. Правда, две, давно висящие на «волоске», в присутствии лесника грамотно упали сами, но это все равно уже были не жилицы. 60 метров подпорной стены высвободили нам для строительства площадку аж в 600 кв.м. Проектанты-архитекторы и в этот раз за проект не взялись. Сказали: старое здание грузить нельзя – фундаменты слабые, подпорная стенка не выдержит нагрузки от песка, короче, умрут все! Им тогда сподручней было киоски проектировать, домики и интерьеры для саун. Латгипропроект развалился. Разбежавшиеся бородатые интеллектуалы челночили в Турцию, а оставшиеся в деле архитекторы за сложные проекты не брались. Рубили бабло по легкой.
Сделал проект. Перекрыл старое здание без опоры на его фундамент железобетонным каркасом. Получился саркофаг, почти как над чернобыльским реактором.
В новых помещениях на двух этажах разместились помимо камер выращивания: цех покровной земли, технологический зал, раздевалки, хозпомещения, механическая мастерская.
После реконструкции Золушок-Паграбс стал бизнес-прынцем на скромном балу латвийского сельхоза.
После реконструкции Золушок-Паграбс стал бизнес-прынцем на скромном балу латвийского сельхоза.
Немало интересных вещей мы создали в те годы. Эта работа шла постоянно и успешно. Денег экономились тонны. Токарь, сварщик-золотые-руки да я. Что-то копировал из увиденного у продвинутых голландцев.
А большинство — придумывал сам. Увидеть, как придуманное тобой железо оживает и качественно работает — это и вовсе был настоящий праздник. В ход шло все — от топора до прялки, но сделанная нами техника потом работала многие годы, в экстремальных эксплуатационных условиях, и зачастую ее рабочие параметры превосходили западные аналоги не шутейно.
Вот буртовочный самоходный комбайн, сделанный на базе прицепа – навозоразбрасывателя з-да «Ригасельмаш». Эта машинка позволяла трактористу с двумя рабочими буртовать (переложить с места на место с тщательным перетряхиванием) до 70 тонн компоста за смену (8 часов). Раньше эту тяжеленную работу делали 6 человек 10–12 часов. Западный аналог стоил более ста тыс. долларов.
Одновальная лебедка с тягой в 5 тонн. Ею мы загружали и выгружали компост в камерах. Простенькая в устройстве, но очень удобная. Один человек без заморочек мог разобрать и собрать ее, как лего, за полчаса. Затащить многовальную тяжелую лебедку (была у меня и такая для нижних камер) в маленькие дверные проемы камер старого здания и камер второго этажа было нереально. А эту малышку в разобранном виде – без проблем.
Самоходный, скоростной, турельный транспортер (не путать с пулеметом).
Транспортерная часть машины плавно перемещалась в двух плоскостях вертикально и горизонтально. Лента, вращаясь со скоростью 7 м/сек, выбрасывала компост на высоту до 5 м и плавно, равномерно заполняла им бункеры и тоннели на большую высоту. Благодаря высокой производительности два человека за смену загружали те же 70 тонн компоста. Западный аналог такой машины обошелся бы в 60 тыс. долларов. Учитывая то, что загрузки осуществлялись почти ежедневно, трудно переоценить значение этой машинки. К сожалению, не сохранились фотографии других машин и установок, которые были мною сделаны в те годы. Была разработана уникальная сушильная установка для грибов производительностью 120 кг/сутки (по сырью). Экономичная, красивая, эффективная. Это признали даже итальянские спецы, которые пытались наладить в Латвии на «Коммунальнике» производство своих грибосушек. Когда они приехали ко мне предлагать свое оборудование и увидели мою «железку» в работе, очень слезно просили разрешения заглянуть внутрь сушильной камеры. Хитрюги. А когда узнали, что расход электроэнергии на нее чуть больше, чем на их детище производительностью аж 15 кг/сутки, и что грибы сохраняют после сушки цвет, крепко расстроились и умотали, о чем-то громко споря и почти ругаясь. Цена за их установку превосходила себестоимость моей в несколько раз. Потом, слыхал, отказались они от производства в Латвии. Была еще гриборезка, дававшая на выходе ломтики шампиньонов полного рисунка (шляпка-ножка). С вполне приличной производительностью. Неплохие машиностроительные возможности предприятия позволяли нам, практически, все необходимое делать своими руками. От комбайнов и котельных до установок микроклимата камер и всякой прочей механизации.
Механизации технологических процессов я всегда уделял максимум внимания. В технологии постоянно осуществлялась циркуляция сотен тонн рассыпных материалов. И особенностью было то, что просто перемещением дело не ограничивалось. Требовалась еще и механическая переработка материалов в короткие технологические сроки. Вот так, например, мы заполняли камеры компостом: сначала ставили к стеллажу разборную загрузочную секцию с перемещаемым вертикально поддоном, а с противоположной стороны стеллажа ставилась лебедка, та самая, что на фото выше. На поддон укладывалась специальная, тяговая пластиковая сетка.
Компост из тоннеля пастеризации трактором подавался в измельчитель. И через транспортер — на поддон загрузочной секции.
Затем он разравнивался вручную и трамбовался на поддоне с одновременным внесением мицелия (грибницы).
Загруженный таким «пирогом» кусок сетки затягивался лебедкой на полку стеллажа. И так пока не будет загружена вся полка. (15 полок в камере, по 3 тонны на каждую.)
Два месяца выращивался и собирался урожай.
После культивации камера сутки пропаривалась паром, выгружалась, мылась, и все повторялось сначала.
Оставшийся после культивации компост, обогащенный грибным белком, представлял собой качественное органическое удобрение с уникальными свойствами. В первые годы мы фасовали его в ПЭТ-пакеты и развозили в магазины Хозторга и по садовым товариществам. После развала сети Хозторга продавали навалом фермерам, садовым дизайнерам. Много газонов под юрмальскими особняками взросло на этом удобрении. Десятками машин брали.
Отходов от производства не было вообще. За исключением использованной ПЭТ-упаковки. Очень дружественное экологии производство. В качестве сырья — отходы, на выходе — целая линейка полезных продуктов.
