ПЕРЕКУР

(см. сноску *)

- Давай закурим!
Оглянулся. Только что, рядом в комнате никого не было. Вижу нечто, смутный человеческий образ. Удивление.
- Вы кто?
- Твой Ангел-хранитель.
- Не знал, что Ангелы курят.
- Не поделишься одной из твоих трубочек? Знаю, что прошу невозможного - Душу, трубку, и жену не отдам никому.
В его, почти туманной улыбке, мелькнул оттенок экзамена.
- Выбирайте любую. Я ещё не научился отказывать ангелам.
Кто б сомневался, из разношёрстной дюжины моих лапочек он, не раздумывая, выбрал самую любимую - «Яблочного бульдога». С трёхгранными чубуком, мундштуком, и чашей в форме то, райского яблочка, то мордахи щенка бульдожки, в зависимости от настроения. Особого тепла и приятной тяжести подруга. С табаком играет волшебно.
Задымили. В такой момент всегда заходит пауза вдыхания дивного аромата, укутывания в плавность синеватых дымов, и с ней вечность. После медленно звучит разговор или, в отсутствие собеседника, медленные мысли о ней.
То, что мой устал, давно догадываюсь. Похоже, от усталости и задымил. Расслабляется…  Лёгкая белизна штрихами начинает пробиваться в его матовой прозрачности, и совсем не соперничает с клубами табачного дыма. Туманность образа, начинает приобретать реальную форму. Так на серой грубости листа, из белых штрихов сухой пастели из-под руки художника медленно появляется портрет незнакомца. Сидит напротив, вид, не так, чтоб весёлый. Совсем не юноша крылатый, что мне всегда представлялось, но средней комплекции, начинающий лысеть, мужчина средних лет. Здорово смахивающий, на отставного офицера каких-то, совсем не ленивых войск. Средних размеров крылья, в отсутствие им дела, опали вкруг плеч, и здорово напоминают плащ-палатку времён недавней мировой войны. И, вот эта частая «среднесть» внешности сразу избавила разговор от любых дистанций.
Довёл ангела… Почти до материализации.
В реал его не звал. Это от того, что, кроме изображений на фресках церквей и картинах мастеров, не представлял возможности появления ангелов в реальности. С ним я вообще, - неумёха, неблагодарный по жизни. О том, что существует, узнал не так давно, лет двадцать как. Подсказали, не помню кто. До того, пол века несознанки. Хранит, и хранит. Всегда рядом, ничего не просит, ни о чём не спрашивает. Позовёшь - поможет, не позовёшь, всё равно поможет, но уже без особого рвения. Так. Чтоб дотянул, до конца положенного. Замечено, позовёшь, поблагодаришь - рвение его умножится, нет - и суда нет, работает молча. Ангелы-хранители не судьи. Судья один, и Он над всеми, конец расписания каждого, только ему известен. Просто хранят, работа у ангелов такая. Настолько, что забываешь порой о их существовании. Так мы, люди, устроены, и друг с другом так же. Всё ровно - забываем, под откос - вспоминаем.
Пауза закончилась, табак, только начался.
- Удивлён?
- Если честно, не очень. Последнее время заходят мысли о скором вмешательстве высших сил в бренность, стареющего бытия.
- А не зовёшь чего? Знаешь же, что всегда помогу. А на удалёнке помогать тебе всё труднее, парень!
- Старею похоже, скромнею с годами. Старости свойственна скромность в желаниях, и небрежение к суете. Библиотеку желаний распродал почти всю, остатки оцифрованы. Скукожились остатки до флэшки времён первых чипов. Чего беспокоить, занятого ангела. Я ж слыхал, не один у Вас такой. Вон, Вы какой усталый.
- Ну, не один. И что тебе знать, об усталости ангелов. Мы больше всего устаём, когда нас не зовут. Приходится вас тянуть по расписанию жизни окольными путями. А мы не железные, мы - эфир. И с нас наверху тоже спрашивают. Не зовут подопечные, значит, плохо работаем. Плохо работаем, нам меньше сил и сверхвозможностей выдают из небесного арсенала. А без них много не нахранишь, не назащищаешь? Замкнутый круг рисуется, чувствуешь? И давай на «ты», не чужие вроде.
- Чувствую.
- Разорви его. Желай, зови, живи, летай, итить твою в туды! Я помню, ты умеешь!
- Умел. Не хочу. Кому это нужно, в чём смысл? Старые смыслы отработал, новых не создал. Зачем!
- Слабак!
- Плевать.
- Молишься, с Ним говоришь? Продолжаешь? Может, пока я на других отвлекался, пропустил чего?
Взгляд лукавый. Ангелы ничего не пропускают.
- Молитва - да, а так - нет. И всё меньше получается. Что ни скажешь, глупым кажется. Просить чего-то, все эти дай, спаси, помоги... На всё Его воля, всё, что тебе нужно, им итак отпущено. Просить, изменения Его же воли? С какого такого? Глупым кажется. Но да, молюсь, пусть и глупо.
- Один умный человек очень давно сказал - «Молитва не может изменить волю Бога, но может изменить молящегося». А другой сказал - «Молитва усвояет человека Богу». Он слышит больше, чем ты говоришь, поверь. Убеждаюсь в этом каждый раз, когда сам молюсь за тебя. Я знаю, ты просишь в молитвах, не только своё. И, насколько понял, ты из тех, кому учить молитвы не главное. Главное - учиться молитве. Молись, и обрящешь, услышан будешь. За добрый табак - урок тебе о молитве:
Само деяние молитвы - это обращение к Нему, и это, само по себе, уже богоугодно, уже первостепенно Ему. И даже, самая глупая из них, самая нелепая, корявая и неумелая будет услышана в истинном восприятии. Всякое слово слышится, всякое отвечается, даже вслух не сказанное, но только, подуманное.
- Прости, не понимаю.
- Мм-м-м… Простой пример. Есть у вас такая программа компьютерная - «Блокнот». Знаешь?
- Как не знать. Сайты свои делаю, только через неё тексты на страницы и заношу. А причём она к молитве?
- Сейчас поймёшь, ответь сначала. А почему не сразу из тех программ-редакторов, где эти тексты изначально творил, зачем возня такая?
- HTML-коды с ума сойду, каша будет неимоверная. Потом не разгребёшь. Сайт обрастёт мусором, ворочаться еле будет.
- Почему?
- Ведь сам знаешь, зачем спрашиваешь?
- Люди много чего знают, дорогой! Но, знание, облечённое в слово, проговорённое вслух - это уже другое знание. Я бы сказал - следующий этап, новое осознание, взгляд на то же, но с иной стороны. То, что сидит в тебе привычным, угнездившимся, озвучь его, выложи на бумагу, услышь ушками, вполне может оказаться совсем не таким уж однозначным. Может заиграть новыми красками, а может и обескуражить, вплоть до смены на свою противоположность. Кстати, это одна из причин большинства непониманий в человеческом общении. Отдельна тема, потом как-нибудь обмолвимся. Повторю вопрос - Почему?
- Тексты из Ворда других редакторов тащат за собой в коды страниц кучи сорняков форматирования. Все эти красоты шрифтов - Болды, наклоны, подчёркивания, болванки, не установившихся рисунков,  хвосты старого редактирования-форматирования, список длинный. А «Блокнот» их в упор не признаёт, и на выходе даёт чистый девственный текст. Картинки, ссылки, иконки вовсе не видит. Кажется, понимаю, куда клонишь.
- Вот-вот! Сообразительный. Так и в молитве, говоря на земном, доступном. Твоё «форматирование» со всеми наворотами и мусором Господу - шелуха. Он слышит мысль, чистым словом. И мы так же, но на своём уровне. И снова к компьютерным аллюзиям Компьютер не выполняет твои желания, они ему до лампочки. Он тупо выполняет, заложенным в нём алгоритмом, данные тобой команды, а это согласись, совсем не всегда одно и то же. Ему по харду́, о чём ты думал, чего хотел-не хотел, кликая по кнопкам и прочему. Вплоть до обратного результата, когда ждал одно, а получаешь нечто, до удивления неожиданное. Бывало?
- Бывало, особенно в школярстве компьютерном.
- Господь не компьютер. Любые параллели смешны и глупы. Просто, пытаюсь достучаться земным понятным языком во лучшее твоё понимание. Вы, туча из людей - странные твари божьи. Огромно тратите время, жизнь, палы-ёлы, на пустые разговоры с неизвестными виртуальными сущностями, незнакомыми, проходными персонажами, что-то кому-то и себе доказываете, меньше спрашивая, больше вещая, трезвоните собой, не отрываясь от еды. День начинаете и заканчиваете в этой суете ни о чём. А Он рядом, везде, в вас, в каждом шорохе крон древесных, в каждом облаке на небе, в мудрости главных книг, в каждой истинной иконе. И в вас даже не возникает желания говорить с Ним. Тем, у кого есть ответы на любые вопросы, кто знает вас лучше вас самих, любит, никогда не предаст, с Отцом вашим. Молись. Говори с Ним. Он слышит и отвечает.

Впервые в этом разговоре в его голосе почувствовались нотки раздражения. Раздражённый ангел…
Похоже, не такие уж они и ангелы, наши ангелы, и людское им не чуждо. Эта мысль мелькнула вдогонку осознанию справедливости, им сказанного. С каждой минутой разговора его образ всё больше приобретал человеческий вид, сходя с листа, придуманной мной пастели, в реальный мир тем самым грустным полковником очень не ленивых войск. И трубка моя, погасла в ревности и досаде. Трубка, как женщина, ревнива и досадлива, когда внимание к ней, отвлекается на посторонних. Гаснет, остывает. Прячет тепло под пушистой, седоватой от горя шапкой, уже выгоревшего до паузы, табака. И ждёт терпеливо, пока к ней поднесут новый огонь, чтоб разгореться вновь, и дальше привычно делиться теплом своей чаши. Чтоб разжечь её снова, всего-то и нужно, притоптать эту седину на остатке табака специальным «помощником» - приборчиком, похожим на складной перочинный ножичек, с подобием бойка сапожного молотка в миниатюре, на конце (есть такой у меня скоро уже пол века, привезённый в морячестве из Саутгемптона). И поднести огонь. И грейся себе, вдыхай аромат пока не выгорит до донышка. И больше суток её курить нельзя, обязательно нужно дать отдохнуть денёк-другой. Иначе будет не вкусна, начнёт не греть, а обжигать руки. Потому их у меня и дюжина - лапочек. Каждая под настроение, и чтоб никакого насилия. Здесь аналогия с женщиной заканчивается. Ту, если уж догорела до донышка, конечно, можно набить снова самыми изысканными «табаками», поднести огонь от самой дорогой зажигалки, но не разожжёшь, а разожжёшь, истинного удовольствия не получишь. Выгорела, так навсегда. Размышлениям этим минута. Притоптал седину табачную. Поднёс огонь. Раскурил, и снова разговор.
- Устал просить. Учиться устал. Великие стремления - великие силы. Не нахожу теперь. И нет предела совершенству, но есть предел смыслу совершенства, его цели. Не обнаруживаю в себе ни того, ни других. Похоже, старость, прекрасная пора для выводов, и итожений. Теперь всё больше они. Нудное, скучное занятие с периодическими вскриками в определённых местах, навроде, «Ну, ты ж и поц!», «Где были твои глаза!», «А так можно было?!». Воленс-ноленс одолевает. Наверное, от сокращения привычной возможности занятий более весёлых и полезных. И хорошо это всё, только тем, что добавляет тебе ясности в объяснение твоего сегодняшнего странного существования. И в пору сказать себе - Вся жизнь была настолько переполнена замыслами, что остальному места не хватило. Помнишь «дом Джека Лондона, подожжённый его друзьями»? Далёк от примазывания к великим, но тебе ли не знать, мои три дома сожгли женщины. Из них не было ни одной, которая не обманула бы меня, как не было ни одной, которую обманул бы я.
- Старо, как мир, все вокруг виноваты, а ты весь в белом.
- А если скажу - да, кроме «все вокруг»? И давай без обобщений там, где речь о конкретном.
Он улыбнулся, разжёг, погасшую было трубку (ага, и у ангелов трубки гаснут в серьёзном разговоре!), и спросил -
- Угостишь, залётного ангела винцом? Хоть я и по делу приземлился, а вдруг захотелось тряхнуть стариной тысячелетней.
- Вряд ли, я ж вина не особый любитель, ты знаешь. Мне ниже сорока градусов морской экватор спуститься не даёт.
- Центральная комната, шкафчик под телевизором, за стеклянной дверцей, слева, заставлена дивидишными дисками. Вино из моих любимых.
- Там, кроме бутылки подарочного сто лет назад «Моцарта», отродясь ничего не водилось.
- С ангелом говоришь, не забывай! Неси, неси.
Действительно с ангелом. Бутылка "Киндзмараули" оказалась точно в координатах, им указанных. Вино устало в стеклянном заточении, и плюхнулось в бокал радостным всплеском. Он взял его, на четверть полный, и минуты две в плавном движении руки любовался просветом тёмно-вишнёвого содержимого, рисовавшего на стенках бокала, прозрачные абрисы гор, стекающие в океан. Пригубил вино, чуть запрокинул голову назад. Прикрыл глаза, в одному ему известном полёте. В этом не было ровно ничего от профессионального священнодействия матёрого сомелье, но похоже, он погрузился в полное взаиморастворение в вине, ангельской памяти, и чего-то ещё, людям неизвестного. Пауза закончилась. Ангел медленными глотками допил вино, так же медленно открыл глаза, продолжил разговор. Голос немного помягчел, в нём совсем перестала слышаться хрипотца суховатой назидательности.
- Ви́на старятся в бочках, вина́ - в человеке. Погуляй в себе, поищи, вдруг наткнёшься? И сделай поправку на то, что я знаю тебя, не хуже тебя самого.
- Да, гуляю я, гуляю! Чем меньше прогулок на пленэре, тем больше прогулок внутри себя. Ничего, если скажу, что, кроме вины в отношении себя любимого, никаких других изысканных вин не нашёл? Главная, из найденных, - себя редко вспоминал, пока совсем не забросил.
- Вина, дорогой, - это напиток из совести, стыда, дитя гордыни, на самом деле, грех нераскаянный. Не пей, упиться можно до чёртиков. Виноватый и виновный, как говорят в твоей любимой Одессе, две большие разницы. На виноватых смолу возят, виновные тюрьму елозят. Только, Господу это всё - мерки людские.  Ему главное, осознающие, и раскаянные.
- Чем старше становлюсь, тем меньше вру себе. Рудник осознаний истощается. Обогатительной фабрике покаяний сырья не густо. Ну, что там… Грешки тестостеронового свойства по ранней молодости, не в счёт. На грехи тяжкие ни умелка, ни лихость не завелись, ни, что главное, желание. И это, не глядя на то, что к Богу обратился, лишь на подходе зрелости. До того учёт грехов вообще не вёлся за забором советского воспитания, устоев семьи, уголовно-административного кодекса.
- Помню твой дебют в вере. Мама к Богу обратила, к крещению сподвигла, небеса ей пухом! И ведь, не набожная была. Спасибо ей.
- Много тогда говорили с ней об этом. И главное, что понял из тех разговоров, и много позже - вера в Бога, она сначала - добровольное признание неотвратимости наказания, а после - пожизненный выбор его размеров, и всегда ответственность. И ещё вывод. Легка вера, благоприобретённая, впитанная с молоком матери. Трудна и неумела, добытая, битьём головой об стену.
- Себя слышишь? Жизнь в вере - страх наказания?
- Не упрощай. Вера нужна, хотя бы для того, чтобы человек понимал, - за всё придётся отвечать.
- В грехах ты действительно… на уровне обывательском. Ни под, ни над, ни чем выдающимся не отличился. Ну-ка, спиной повернись, крылышки там не наклюнулись, ищешь вакансии в нашей конторе?
- Шутка засчитана. А понять, что я ничего не ищу, и желания к тому в себе не нахожу, слабо́?
- Ну почему слабо́, твой стих из последних в деле подшит, читал. Картина маслом по лыку, не вязанному. Распространённая сегодня, техника. Собственно, из-за него я здесь.
- Тот, что писал Жилетке пару дней назад?:

Ты знаешь? Я, кажется, гибну. Мне, всё молчаливей пространство.
И нет ни досад, ни обиды, сбежало в окно хулиганство.
Друзья в суете растворились. И вроде бы есть, вроде нет их.
Все как бы на месте, всё в силе. Молчат. Остывают планеты.

Ты знаешь? А я и не жду их. Не жду ничего, ниоткуда.
Ни с кем, и с собой не враждую, не жду откровения чуда.
И вдруг, как-то так, оказалось, совсем разучился быть сильным.
Одолевает усталость, песок и ракушки под килем.

Ты знаешь? Мне кажется скоро, забуду стихи и молитвы.
Дошёл до конца коридора, разутым, по лезвию бритвы.
Всё видится лишним и глупым - набор суеты и ошибок,
Толчение времени в ступе с приправой из слёз и улыбок.

Ты знаешь? Пустил квартиранта. Когда? Богу ей, не заметил.
А он оказался не Санта, мне кажется, он - ангел смерти.
С ухмылкой он мне запрещает любое желанье к движенью.
И я ему это прощаю в пространном непротивлении.

Ты знаешь? Забыл слово страшно. И это отсутствие страха,
Сонливо и бесшабашно, с настойчивым привкусом краха.
Безвольно болтаюсь на нитке, ненужной, заброшенной куклой,
На гвоздике ржавом и хлипком в театре без сцены и звуков.

Ты знаешь? Мне не помогают привычное чувство долга,
с волшебным моим «Отменяю!», разложенные по полкам.
Пишу тебе, не понимаю, зачем этот стон, эти строки.
И чувствую негодяем себя в этом пагубном вздохе.

Ты знаешь?... Ты знаешь, ты знаешь, соломинка - тоже спасенье.
Положено, я и цепляюсь в барахтанье стихоплетений.
Положено жить. Доживаю. Иное совсем уж, греховно.
Прости мне хожденье по краю, я разучился по во́лнам.

- Он самый. Тысячу лет назад, когда я был человеком, что-то подобное было и со мной. А за эту тысячу ангелом, столько наслушался подобных стонов, нолей за единицей сосчитать не хватит. «Всё гуляли, веселились, подсчитали - прослезились». Ничего нового, старо, как мир.
Закономерно. Чем недоволен? Ты всю жизнь собой, только пользовался, причём со смаком расточительно, безоглядно. А уважать себя не научился, забыл. Чего тогда хочешь от жизни, людей?
- Ты где был, чего не подсказал?
Зазвонил телефон.
- Прости, я отвечу.
- Серёга, дорогой, сколько лет!... Сам в порядке, аларма нет? Ага. Слушай, не могу отдаться тебе сейчас на полную, ангел ко мне залетел, беседуем. Какой, такой? Небесный… Не женщина… Говорю ж, небесный. Давай, освобожусь, перезвоню, не закусывая. Лады? Ок. Всё. Пока, телефон от себя далеко не отпускай!
- Друг, который полярник?
- Он. Твоя работа?
- Нет. Нам не дано влияние на чужих подопечных. Мы можем менять, лишь внешние  обстоятельства в рамках жизненного расписания, и тем, косвенно сподвигать вас к совершению тех или иных действий. Дальше, ваш выбор. А прямое влияние - это к Господу. Есть ещё определённый инструментарий чудес, не поддающихся вашей земной логике. Но вы настолько парадоксально боязливы и одновременно самоуверены, что крайне редко, просите у нас невозможного. Забываете, что небесам невозможного нет. К тому же, ещё и редко последовательны. Даже, те из вас, кто способен мечтать о невозможном, с точки зрения вашего  земного знания.
- Так, всё-таки, где был, чего не подсказал?
- Ты когда-нибудь пробовал подсказывать слепо-глухонемому? Лень - это ваше, земное, нам она невозможна по чину ангельскому. К тому же прямые подсказки нам запрещены. Знаки можно подавать, намёки, а дойти до всего сами должны. Иначе это будет уже не ваша жизнь, а «Равняйсь-смирно, лечь-встать!».
- Ушёл от ответа.
- Запомни, знаки свыше вам подают чаще, чем вы умываетесь. Но вы жизнь не слышите, мир не чувствуете, курьерской почте, квитанциям, рецептам, только и доверяете. Вы в небо смотрите, лишь с погодой определиться. Вы мир не слушаете, а нам возни добавляется. Мы ж вас любим, все желания исполняем, хоть и тошно от них небесам, чем дальше, тем огромней. И знали бы вы, какую хрень вы в них плодите! Мы уже тут на пену изошли в потугах не выполнять их досконально, как-то сглаживать острые углы, и откровенные ляпы. Будь иначе, давно б вы уже на клеточный уровень вернулись, прости Господи! Всё трудней работа, далеко всё у вас зашло. Но учти, не нам решать, Он решает. И пока вершится жизнь земная, грех уныния ни с кого не снимается. А ты по уши в нём, по макушку, по самое немогу, и даже, в стихах и прозе.
Он вдруг улыбнулся, и я почувствовал на макушке грешной лёгкую воздушную руку тёплым ветерком. Будто ангел погладил. Хорошо ангелам. У них и крылья есть, и руки. Хочешь - летай, хочешь - макушки гладь.
- Редко мы в ваши реалии спускаемся в ангельском обличье. Чаще, людьми разными, животными, камешком по кумполу, чтоб подсказочку дать, если выбор ваш совсем уж никудышно расписанию божьему противится. Знаешь, кем больше всего ангелы любят к вам являться?
- Догадываюсь. Собаками?
- Сам сообразил или подсказал кто?
- Сам. Пёсы для меня, ангелы и есть. Никто так не откровенен в чувствах, и нет их преданней. Кажется, Брэм или Гейне сказал - «Чем больше узнаю людей, тем больше люблю собак». Жаль, живут недолго.
- Это от того, что нельзя нам здесь надолго задерживаться. Потому и короток их век.
С этим он затих, укутался в облако щедрого табачного дыма, и как бы подрастаял в реальных своих очертаниях. Пауза затянулась, я не мешал. Добавил дому дымов своей трубки, вспомнил кроткой чередой моих собакевичей, разно прошедших по жизни. Кого-то грустно, кого-то виновато, кого-то весело, и всех счастливо и благодарно. Разговор, ненадолго почувствовав себя лишним на этом празднике задумчивости, сбежал, из прокуренной комнаты, в свои ноосферные поля-луга, чтоб отдышаться там слегка, и потом обязательно вернуться к двум странным собеседникам добрым продолжением.
- Единицы из вас слышат, различают знаки свыше, видят в людях, братьях меньших ангелов своих. Всё под ноги смотрите, в зеркала, а там неба нет. Асфальт, отражения ваши, да, тропинки, давно топтаные до вас. Вспомнилось, на тебя глядя, письмецо от одного похожего страдальца собой неприкаянного. Так и быть, нарушу ангельскую тайну, не открывая персональных данных, поделюсь в воспитательных целях. Читай внимательно.
Протянул, непонятно откуда возникший, лист желтоватой бумаги. От него явственно повеяло столетиями. Показалось даже, мелькнуло ощущение, толчёного песка под пальцем, которым в те времена посыпали письма, чтоб промокнуть чернила. Не весь стряхнули. А ещё представилась та рука с гусиным пером, тщательно выводящая строгую вязь ло́коновых букв. И канделябр с троицей, оплывших свечей. И жалобное ржание, призабытой кучером, лошади под окном усадьбы, нервным подёргиванием ушей, сбрасывающей с них настырные снежинки. Читал письмо, уже немного не я, а вполне себе современник той зимы, усадьбы, каурки пролёточной, забытой у парадного подъезда, под белыми колоннами уездного величия автора того письма.

«Здравствуйте, свет мой сударыня Татьяна Васильевна, низкий поклон Вам! Сердце сердцу весть подаёт. Рад письму Вашему пасхальному. И прощения прошу за то, что сразу не отписал Вам в подробностях, бытие наше грешное. И ниже соблаговолите понять, отчего так случилось. А покаянную голову меч не сечёт.
У нас всё по-старому. Зело по-старому, и сие отнюдь не радует душу. Год не задался. Только мор на людей закончился, дожди зарядили, небеса плачут. Хлеба не встают. Никола, дьякон говорит, за ними жара придёт небывалая, и всё выгорит. А он за небеса никогда не ошибается.
Думный Фрол Ильич бает, супостат войско, собирает несметное на кордоне, не в шутку балу́ет. А намедни ядер чугунных, бомб прислал на кордон по Демидовке, будто невзначай. Совсем близко от нас. Лабаз купца Нефедова пожог изрядно, да бондарям готовый товар на щепу перевёл. Ладно люд не пострадал. Задирает роса, мордофиля суемудрый. И доносят мне отовсюду разговоры о войне грядущей, и только о ней, треклятой, что будто земель она наших никак не обойдёт стороной.
Ловлю себя на том, свет мой Татьяна Васильевна, что начал спешить я, будто должен что-то завершить, успеть осчастливить мир наш грешный, будто завтра у меня может и не быть, прости Господи! Одолевает такое ощущение, аж до плоти всей. И не от войны это грядущей, но от душевного состояния. Чем больше спешу, тем больше разумею, что всё это пустое. Тщета одна получается, что снаружи моей, что внутри. Недоделок тьма великая, только, мало кому всё это нужно теперь, во времена наши смутные. А силёнок всё меньше Господь отпускает рабу божьему. Получается вся жизнь - незавершение одно. Такие состояния, особенно по утрам до молитвы, что кажется, успение вот-вот наступает. Впору батюшку звать для исповеди и причастия. И так до вечера, когда чуть оживаю плотью и духом. Ничего не могу заставить себя делать. Ничего. Сплошной остолбень внутри. Самые простые деяния - великим усилием достаются. И это не воли усилие, но жизни для, чтоб совсем до мыша не опуститься, и Марфу Ивановну не добить. Ей самой в такие годы, дай Бог, сил!
Какой-то киселяй завёлся внутри. Стоит чего сделать пожелать, он волю стремглав забирает. Заставляю себя продолжать, а почто, понятно всё менее. На дворе не был со Дня Вознесения Господня, а это почитай недели три. Не стало дел на дворе. Рукописную никчемь свою разбираю, вирши-письмена, свечи только, перевожу. И разумею, что до издателя все равно не дойдёт, и всё же спешу. Перестань спешить, и кажется, вовсе станет незачем свет белый собой занимать, прости, Господи!  Вестей никому не шлю, приглашений не посылаю. И, такая недолга, никто сам и не объявится. И зачем посылать, если никак не придут. Хорошо, если посыльного пришлют с благодарностью и объяснениями занятости неодолимой. Дворовых Никона с Забавой, спрашивал, они всё в городе знают, как други мои живут, чем дышат. Нормально живут, говорят. Принимать гостей после мора недавнего реже стали, ан у всех есть, за что душой цепляться, куда с кем идти, чего руками делать, чего продолжать. Не чета мне, отшельнику, в себе заблудшему. И говорю себе всяк раз - Не лезь к людям, им не до тебя. Даже, тем до кого тебе. Век такой, все порознь.
И получается, глупо я жизнь живу. Будто и не было меня. Зело разных половинок натворил, а в цельное и не собрал. Разве что, скукоживаются до точки жирной, сердцу, глазу противной. Напридумывал себе жизнь, а ею ни согреться, ни достойно пред Господом предстать. И безразличие ко всему этому всё больше. Грешное тело и душу съело. Потерялся я, свет мой Татьяна Васильевна, и сам не ищу, и меня никто не ищет, и пенять некому. Каждому своё.
Зачем пишу Вам эту дребедень михрюткину, зачем отправляю в Сибирь далёкую, и не знаю. Разве что, неожиданностей Вам в жизни уменьшить, когда письма от меня закончатся.
За сим прощаюсь.
От седины моей Вашей белоснежности поклон большой, с почтением и туесом мёда вспоминаний чудных. Живите и здравствуйте мне, и миру на радость.
Храни Вас, Господь!
В послесловии к письму сему подарком Вам позволюсь приложить иконку, освещённую в храме батюшкой Феофаном, чтоб к молитве Вашей иногда, и памяти о рабе Божьем имярек».

- Ничто не ново под Луной. Твой же стих, но в прозе двухвековой давности. Не находишь?
- Нахожу…
- И как находка?
- Хочешь сказать, всё в этой жизни уже было, не ты первый, не ты последний? Заодно вспомнишь кольцо Соломона с его - «И это пройдёт»?
- Умный мальчик. Когда умерла великая Мария Каллас, жена её любовника, Джузеппе Ди Стефано, сказала странные слова: «Мария совершила «белое самоубийство». Она не нарушила запрет и не подняла на себя руку; она просто полностью утратила интерес к жизни. Она перестала жить. Она была опустошена; исчез смысл. Исчезла энергия жизни. Ей нечем стало петь и жить незачем".
Никакой странности, пронзительная точность в определении состояния многих в избеге жизни. И это совсем не только, о богеме. И это не об энергии, но о Любви. Любви к жизни, к людям, к себе. Одна питает другую, а вместе, они одно целое. Триединство Любви. Исключи из него, хоть одну, и как ни старайся, как не обманывайся, не обретёшь равновесия в душе. Разумеется, это не о тех, кому душа - досадная придумка мира, мешающая потреблять его, в своё удовольствие.
Любовь может всё, способна на всё самое высокое, и… самое низкое. Одному она не способна, одного она, точно, не умеет - возвращаться. Пока есть она, любовь к жизни, есть и жизнь. И да, её всё трудней сберечь, удержать, в предлагаемых сегодняшним временем, обстоятельствах. Почти невозможно, если к тому же, Веры не обрёл, и всё меньше земных центров надежд.
«Камо грядеши» - вопрос вопросов. Но это в пути, который у каждого свой. Конец же пути у всех один. И точек входа в него бесконечное множество, и название множеству - промысел Божий.
Умевшие в пути любить, оставляют после себя любовь. И ею, после их ухода, умножается жизнь в этом мире. Не умевшие - пустоту.
- Я обязательно должен что-то оставить этому миру после себя? Проще никак?
- Сам решай. Если считаешь, что ты здесь, только затем, чтоб съесть за жизнь полсотни тонн еды, выпить столько же воды, и произвести на свет таких же, следующих едоков, то флаг в руки! Наоставляешь после себя отпрысков разного качества, кучу, переваренной органики, и лужу, отравленной воды. Всё остальное «не проще». И главное, в этом «не проще», определиться с размером, планируемого наследства, и твоим соответствием, выбранному размеру. Завысишь планку, лоб расшибёшь, «без толку молиться, без числа согрешишь», шишка на лбу не памятник. Занизишь её, плинтусом станет, и тогда читай выше за «органику» с «лужей». Продолжая аллюзию, со сказанным о Каллас, добавлю - ещё есть "белое убийство". Это, когда в тебя не стреляют, не бомбят, не сжигают в печи. Это, когда в тебе живом, убивают, выжигают человека, оставляя в телесной оболочке, только животные инстинкты, и жажду потребления. И да, вот оно очень способствует сваливанию душ под этот самый «плинтус».
- Миру всё меньше нужно души, всё больше - органики. А всё полезное, что может сотворить «маленький человечек», мир быстро потребляет, и перетирает в труху. Не всем дано свершений великих. Да, и великие не шибко благодарностью избалованы.
- Не тебе за мир решать, он разберётся. Живи, твори, если неймётся. «Ничто не возникает из ничего, и не исчезает бесследно». «Делай, что должен, и пусть будет, что будет», слыхал же такое. Помню, даже девизом твоим было многие годы. Где растерял, зачем забыл?
- Не отвечает мир, что ни делай. А то, чем отвечает, всё больше на плевок равнодушный смахивает. Или того хуже, на отторжение. И в большом, и в малом.
- Оваций ждёшь, признания и пламенных похвал?
- В том то и дело, что ничего не жду, и давно уже. Это я тебе из прошлого напел, мотивов старых.
- Ждёшь. Все ждут. Престань ждать. Живи процессом, он иногда прекрасен, творчество рождает  надежды.
- Разрушает. Если нет ответа.
- Мда-а-а… Тот ещё творец. Настоящее творчество не самоцель, но потребность истинного творца, способ жизни, смысл её.
- Сейчас проверим, мой ты ангел или коллегу подменяешь по случаю. Что я читал на днях у  Паустовского о Грине, что меня там зацепило?
Он улыбнулся, и совсем без паузы произнёс:
- В «Сказочнике»? Могу дословно - «Этот писатель – бесконечно одинокий и не услышанный в раскатах революционных лет – сильно тосковал перед смертью о людях. Он просил привести к нему хотя бы одного человека, читавшего его книги, чтобы увидеть его, поблагодарить и узнать, наконец, запоздалую радость общения с людьми, ради которых он работал».
- Нужно что-то объяснять или сам догадаешься? Нормальному творческому человеку без нужности людям жизнь теряет смысл.
Гадкая штука эта усталость, а в седых годах особо цепкая. Вот, теперь ещё и от собственного Ангела-хранителя устал. Себе не шибко могу объяснить, а тут, ещё ему объясняй. Прилетел, не запылился. Вряд ли чем поможет, и что ему объяснять, и зачем…
- Ангелы не пылятся, запомни. И объяснений от тебя особо не жду.
Тон его не стал строже, но я запомнил. Вроде не вслух… Забыл с кем говорю. Они же мысли слышат. Ангел сосредоточенно чистит трубку, вставляет в мундштук свежий бальсовый фильтр, медленно набивает чашу табаком, и улыбается чему-то своему. Всё это, не прерывая разговора.
- Если меня видишь, слышишь - это неспроста. Нам такое редко позволяется. Разве что, не совсем ты безнадёжен, и зачем-то ещё нужен на земле Господу, предназначение своё не до конца выполнил, а уже дошёл до ручки. И это, друг мой любезный, совсем не ручка на воротах в рай.
Вас, людей всё застаёт врасплох. Любовь застаёт врасплох. Болезнь застаёт врасплох. Жена, муж. полиция, стихи, война, понос, ураган, повышение цен, революции, беременность, откровения, предательство, увольнение. Всё и все, и плюс ещё сотня разного, застаюёт врасплох.
Старость застаёт врасплох большинство из вас. И всё это от непонимания простых вещей. Молодость - пора тела, старость - пора души. Старится тело, душа бестелесна, она не старится, у неё не бывает одышки, подагры, и геморроя. Ей бессонница - нормальное состояние. Не устраивай из старости, растянутую на года, казнь. Просто прими новые правила, и успокойся, получай удовольствие. Пойми, старость - это только, о теле, её нужно просто принять, привыкнуть к ней. У каждой поры жизни своя норма, свой баланс физического с духовным. Далеко не всё, что нормально в молодости, нормально в старости, и наоборот. Но, и то и другое есть нормальность жизни.
Плывёт вечерний разговор по комнате. Да, удивительный, да, знаковый, а торжественности в себе не замечаю, и вроде не со мной это всё. Не сплю. Проверил. Немного жаль. Так, проснулся бы, и забыл, счёл сном. А сны не обязательны к исполнению.
- Обязательны, но далеко не всегда, самими спящими, и не так, как вы, люди, себе это представляете.
- Опять подслушиваешь?
- Нет, просто слышу. И последнее, что скажу тебе, а ты делай с этим, что хочешь, мне свою работу всё равно работать. Мир не отвечает, люди не слышат в земной занятости собой? Говори больше с Богом, у него ищи ответы. Научись его слышать. Он в каждом движении мира вокруг тебя. Синичка залетела на балкон, дождь в окно барабанит, облака картины чудные рисуют - это Он. Человек незнакомый тебе улыбнулся, стих чей-то нечаянно на сердце лёг, собака чужая бросилась, как к родному, в нос лизнула - это Он. Боль неожиданная на полуслове остановила - это Он. Может, лишнее говоришь? Притормози, отвлекись, подумай. И я тут рядом всегда, не забавы для, знаки тебе всякие посылаю. То пинком, то рублём, то объявлением на двери парадной. Вы, ребята, странные создания. Сутками сидите в Сетях, говорите непонятно с кем, ни о чём, рефлексируете не шутейно на всякую глупость, лазите за ответами в поисковики, а к Богу ни-ни. В головы не заходит, не научены. Вы ж к нему, по большому счёту, только в окопе, в панике, и только с просьбами о спасении. И всё твоё уныние, болезный мой, есть капля греха в греховной реке уныния общего от безверия вашего с верой неумелой пополам. Исключите Создателя из миропонимания, что здесь останется? Хаос, миллиард загадок и, не отвеченных вопросов, беспредел и вседозволенность.
Старей весело и умно, смотри не под ноги, а в небо. Ноги дорогу найдут. Господь укажет.

Сказанное прозвучало, будто из последнего клуба дыма, его погасшей трубки. Растворился Ангел в бытии. А я остался жить.

Рига. Июль 2022 г.
© Copyright: Олег Озернов, 2022
Свидетельство о публикации №222071501083