Из набросков к книге
(см. сноску *)
Сборник будет пополняться.
Моряк - это навсегда.
В компоте с навсегда одесситом - это великое счастье!
Давно меня ушли с флота. Порезаны мои корабли. Точно известно. С недавнего времени - все.
Знаете, как их режут сейчас?
Они, как киты выбрасываются полным ходом на азиатский берег. Разгоняются и… В этом последнем в их жизни разбеге машин не жалеют. Их «жгут» перегрузом в старании, как можно дальше выгнать судно из моря. Чтоб море и в шторм не смыло себе добычу. И я буквально слышу этот последний рёв родных машин на пределе, буквально чувствую в руках, как сжимают ими леера моряки из похоронной команды, в ожидании удара от торможения. Буквально вижу, как зарываются регуляторы оборотов «главного», и он глохнет, клинит в неравной борьбе с берегом. Он всегда умел побороться с морем, и всегда побеждал, раз удалось не уйти на дно вместе с судном, и дожить до последнего разгона в… берег.
Там, на убитых, набрасываются аборигены с резаками и пилами. Кусок за куском они, подобно жукам древоточцам-притворяшкам, разваливают отслужившее совершенство до киля. Я видел фото моих судов, выброшенных на берег, с их рваными корпусами, торчащими в срезах дыр дизелями, турбинами, палубами в кусках кают, голыми рёбрами двойного дна. Страшнее этого, мне, только, виденная смерть людская. Сохранить - рука не поднялась. Зачем, если смотреть, до судороги невозможно. И все соображения целесообразности происходящего, ничуть не уменьшают эту боль. Сам от себя не ожидал такой реакции.
Плевать, что скажут, - я бы корабли… хоронил. Отвёл место поглубже в океане, и хоронил бы, с почестями морскими. Без салютов и надгробий. Готовил бы, как положено, и хоронил. Ведь, они были живыми, в них часть души и жизни многих моряков всех веков, с ними ходили по краю жизни и смерти Они достойны этого. И, чтоб гудок из всех тифонов, от, проходящих мимо братьев. И, чтоб остров с маяком по центру, обитаемый, только стенами, плитами с именами и датами. И, чтоб смотритель маяка склянки отбивал утром и вечером. И, чтоб было к чему доплыть, и поклониться. Сегодня, я бы пошёл смотрителем на тот маяк.
Хватит жадности, люди, меняйте на благодарность!
Наверное, я старый моряк. Не по годам и седине, но по составу души и крови. Так решило море.
У каждого оно своё, - Море.
Как говорили мариманы в прошлом веке, - «Море красиво с берега, а качка в ресторане».
Оно одно, для пляжной публики, другое, для туриста, возлежащего в шезлонге на палубе лайнера. Третье - для «маслопупов» (механиков) на пять палуб ниже того туриста, и «рогатых» (штурманов) на мостике того же лайнера. Четвёртое - для тралмейстера, выбирающего трал на пятибальной волне, пятое, для Конюхова и Бомба́ра, огибающих свет на утлом судёнышке.
Оно своё и у меня, одесского пацана, с пятнадцати лет ушедшего в мореходку, и дальше на всю жизнь до дня последнего.
Моё - с трёхсуточным пожаром в машинном отделении посреди Атлантики в 71-м (первый рейс).
С кругосветкой в 74-м, и четырежды вывозом греческих беженцев с Кипра на возвращении из него.
С супер-ураганом в Бискае в 76-м, когда погибли недалеко от нас шесть судов, а мы чудом спаслись, с восьмьюстами обезумевшими пассажирами на борту.
С вывозом наших посольских, из стреляющего Бейрута в 75-78-м (точно, не помню).
С сидением, в обложенной блокадой за Фолкленды, Аргентине в 82-м.
С нырянием за караколами на Кубе, встречей с огромной барракудой и муренами, ожогами лица от страшных медуз, и пятками, проколотыми, неизвлекаемыми иглами морских ежей.
С ловлей марлина и сельдяного царя, белых акул, королевской макрели и тунца размером со снаряд пушки «Дора».
С упоением океанскими тропическими ночами под Уолфиш-Беем; эзотерикой загадочных, вращающихся световых полей в океанской воде на дрейфах в Гвинейском заливе; «ленивым» закатом на Норд-Капе; экзотикой сползающего в океан вулкана Дайамонд-Хед в Гонолулу, и таинственных лавовых пещер Ланзаротте.
Со всеми штормами, штилями, изнуряющими туманами, рассветными контурами незнакомых побережий; битыми ремонтом машин руками, в авариях на крутой волне; многомесячной тоской по родному берегу; радиограммами о рождении детей; удивительными стаями китов и летающих рыб; перевёрнутыми яхтами и спешением на помощь к тонущим; со многим великолепным, грустным, смешным, страшным, интересным, что бывает, только, в море.
Нет в мире столько чистых листов бумаги, чтоб положить на неё всё, что памятно мне о моём совсем коротком, и таком бесконечном морском веке. И в великой благодарности, в стихе, чуть-чуть прощальном, «Случается с людьми такое» я прокричу -
Мои моря!
Я вас любил и вами бредил.
Вам молодость отдал не зря.
Эй, рынды, прозвените медью!
Вы, корабли, мой верный флот,
Моей судьбы стальные кони!
Я не жалел вам кровь и пот,
Чтоб мир увидеть на ладони.
Вы мне штормами и огнём
Доказывали – Ты мужчина!
Я не жалею ни о чём.
Спасибо, за восторг экстрима!
Я был моряком в эпоху Одного Флага, родного, великого, могучего, оберегающего, и тем, кровно дорогого. Он был привычен, как солнце, небо, море, как сама данность бытия. Было оно, - чувство флага, спокойной гордости за него. По настоящему высокое, не газетное. Его уважали все, и это совсем не преувеличение, в чём убеждаться не надоедало, чуть не каждый день за рубежами, укрытой им страны. Высокое чувство. Их так мало в этой жизни. Где теперь брать…
Ушёл Флот… Разогнали под чужие, мелкие флаги, трудновыговариваемых островных страничек. И какой хозяйчик так решил, зачастую известно очень узкому кругу широко сытых лиц.
Я был моряком эпохи Родных Причалов. Это, когда есть на огромной планете Родной порт, единственный в мире и неповторимый, как неповторим родной дом. Когда есть на входе в этот порт родной маяк, такой же единственный в мире и неповторимый, с его уютным, всегда долгожданным светом. Когда, точно так, как с родным домом, грустно расстаёшься с родным портом, его маяком и причалами, и точно так же возвращаешься туда, с теми же чувствами любви и благодарности за то что они есть у тебя.
Я был моряком эпохи Настоящего Судовладения. В ней флотом владела страна, огромная, великая. Она его создавала, развивала, учила, ремонтировала, снабжала всем необходимым, обеспечивала работой, лечила, оздоровляла флотских, их семьи с ребятишками, защищала и берегла. Я был её частью, и отчасти, пусть на йоту, но и хозяином каждого своего судна. Я работал на Общее дело, зная это подсознательно, как само собой разумеющееся. Это знание было впитано с молоком матери, Родины, духом моей страны со времён младенческих. Ей Богу, сейчас понимаю, это были одни из лучших знаний и чувствований в моей жизни! А тогда совсем не задумывался над этим, подразумевалось само собой. И это ушло, растворили в кислоте всеобщей наживы.
Оцениваю, читая, слыша сегодняшних моряков. Видя причины их боли, тревоги за будущее, оценивая круг их проблем, примеры зависимости их жизней от взбалмошности, жадности, некомпетентности, равнодушия новосудовладельцев, прячущих в офшорах и банках свои имена, капиталы, и совесть, конвертированную в акции, чётко отдаю себе отчёт - сегодня не смог бы жить и работать под ними. Оставление в опасности, беспризорности, плену, голоде, внезапной болезни, семейном несчастье, обман, ограбление, небрежение их жизнями, доходящее до презрения, - всё это пестрит примерами в лентах всех морских сообществ ежедневно. Зато, как за это платят, скажут мне! По-разному платят, вплоть, до не платят вовсе.
Как известно, и так часто бывает. Но, «счастлив не тот, у кого много денег, а тот, кому их хватает». Мне, советскому моряку загранплавания, всего что получал, и не только деньгами, хватало с лихвой, плюс билеты в кинотеатр без очереди. Сегодняшним ребятам хватает? Ой ли… Цифирь зарплат вижу часто. Разделить, заработанное, по месяцам работы - бичевания на берегу, минус расходы на агентов-посредников, прожорливый, коррумпированный насквозь формалитет и прочие специфические расходы, умножить на полную неопределённость в будущем, и навязанный потребительский азарт, и что там останется? На пожить с бульоном в день сегодняшний останется. Моряки стареют быстро, расход бункера у них экстремальный на высоких оборотах. За пятьдесят, в моря, если берут, то разве верхних командиров. И то… Стриптизить до пенсии мало кому получается. А дальше что? Моряк - дитё на берегу, он к морю приспособленный. А к суше своё приспособление потребуется, ой, не бесплатное. «Плавали, знаем». Наплавать спокойствия на старость у них получается сегодня? Вот это не знаю. Сомнения большие одолевают.
Поверит ли кто, что во времена моих эпох, об этом и думать особо, не думали. Как не сложись, устроишься, сыт будешь, лечен, как ветеран флота, раз в год и санаторием крымским, одесским побалуешься за копейки. Спокойствие было, и люди спокойней.
Я был моряком эпохи Родных экипажей. Тех, что Семья, и безо всяких плакатных преувеличений и песенной медоточивости. Семья, говорящая на одном родном языке, со всем присущим, любой нормальной семье, - своими старшими и «стариками», воспитанием молодняка, семейными разборками и праздниками, собраниями, посиделками, общими «молитвами», традициями, укладом мысли и совести. Семья, со своим общим домом, корнями, оставленными до срока на общем берегу.
Поймут ли сказанное, сегодняшние флотские,… вряд ли. Им этого счастья не отпущено. Мне жаль. Не представляю, как они без такого подспорья душе морскую жизнь правят.
Это поймут собратья по морю из той эпохи, и те, кто в молодости прихватил её сбегающее спокойствие, сегодня дорабатывающие свои последние годы в море, в Эпоху пёстрого разнофлажья без берегов и родных причалов, в разнопёрых экипажах. Им есть с чем сравнивать, и тем трудней, мне кажется, прятать вглубь тоску сравнений, каждый следующий раз, сталкиваясь с «прелестями», современного флотского уклада. Им сто крат тяжелей, чем нам, счастливчикам из другой эпохи мореплавания.
Я был моряком эпохи Настоящих Встреч Моряков. Когда на подходе к маяку, в вырываемый друг у друга из рук бинокль, трепетно и нетерпеливо пытаешься разглядеть в праздничной толпе на причале фигурки твоих близких. А толпа, действительно счастлива, неважно, снег ли, дождь, ветер, солнце палящее, счастлива твоим возвращением из дальнего, совсем не безопасного похода за благополучием и новыми впечатлениями о дальних странах. И в ней море цветов, слёз, счастливых улыбок, машущих тебе рук, разнокалиберных детишек, неузнаваемо подросших на твоих радиограммах и скучаниях по ним, просто горожан морского побережья, пришедших посмотреть и окунуться в недостижимое незабываемое счастье твоё, твоих родных и друзей.
Я был моряком эпохи Настоящих Проводов в Море. И та же толпа любви, пронизанная грустью разлуки, которая наступит, вот уже сейчас, через час, минуту наступит очень надолго, провожала тебя в добрый путь. И по обе стороны борта все немного сиротеют, пусть и временно, в утрате возможности физического тепла объятий, взгляда глаза в глаза, живого слово на ушко. Неизбежно, медленно растущая полоса в несколько метров воды между судном и причалом, уже начинает свой путь в кабельтовы, потом в мили, во времени умножаясь в разы, вырастая на порядки, вытягиваясь в бесконечные линии, пересекающие и совпадающие с параллелями и меридианами на всей планете. Но, как бы не извивали её судьба и коммерческая служба пароходства, она всегда заканчивалась родным причалом. Раве что, сменят иногда экипаж за границей, прислав за тобой самолёт или комфортабельный автобус крутого бренда, или попутным судном, другой попутной оказией.
Я был моряком эпохи Настоящей Защиты флотских. Попробуй кто «зацепить» советского моряка «за бугром»! Моментально на его защиту вставала страна, со всем её, авторитетом, огромным арсеналом средств защиты. Она своих не бросала, не важно, матрос ты, буфетчица или капитан-орденоносец. А, если где-нибудь, скажем, в Средиземном море, безбашенный вояка с большим белым номером на борту начинал в наглую забегать курсы твоему судну, мешать ходу и нервировать мостик, уже через несколько часов поблизости всплывал, блестя чёрным корпусом с перископом, громадный вопросительный знак с многоточием торпедных аппаратов. И вскипающие за кормой вояки поносные буруны, моментально начинают радовать глаз моряков и чаек, хватающих глушённую ими рыбу. Всякие мадам Вонги и прочие корсары, завидев в свете ночного прожектора советский флаг, жгли перегрузом двигатели своих посудин, лишь бы отойти от той кормы подальше.
Сегодня у моряков всё изменилось, как и положено, по законам Вселенной, и как это принято в этой, отдельно взятой земной галактике, совсем не в лучшую сторону. Искренне жаль их, сегодняшних.
Я счастлив моей наделённостью морем!
Берегу это счастье в душе, а что можно из памяти, развесил по стенам комнаты картами, приборами, фотографиями, узлами канатными, расставил по полочкам диковинами коралловыми, ракушками жемчужными, звёздами морскими, добытыми самим со дна океанов, и греюсь каждым взглядом мелько́вым, и радуюсь, и благодарю судьбу за бесценный подарок.
В 86-м довелась мне оказия на подмене гнать судно «река-море» из белорусского Мозыря в Ригу. Незабываемое лето, замечательно памятный во всех отношениях заплыв, особенно, в плане познавательном. Как иначе, если маршрут шёл через Припять (Чернобыль), весь Днепр, Чёрное, Азовское моря, Дон, Волго-Донской канал, Волгу, Волго-Балт, Неву, Балтийское море. На круг – две великие реки и просто река, два знаменитых канала, 37 шлюзов, самых разных. Моряк в реке, что крейсер в луже? А вот, нифига! И реки – стихия. Они – водоносные сосуды моря, в них мощь морская спит до срока. И пусть волна у них невысока́, но есть течение и сила, коль разозлятся, затопить и корабли, и берега. Убедился, зауважал. Из великих рек – на Янцзы бывал. О Енисее, Амазонке мечтаю, и к Волге вернуться. Да! Отдельная тема, пера и времени достойна.
Считай, весь мир прошёл, много и разно великого, грандиозного повидал, пропустил через себя. Не ждал удивлений, а их было. Днепрогэсский шлюз ошеломил. Перепад зеркала воды 35 метров. Чем ближе, спускающееся по реке судно подползает к створкам шлюза, тем сюрреалистичней, открывающаяся в горизонте перспектива. Специально заспешил на бак судна, чтоб быть поближе к краю, этого странного обрыва из воды над водой. Почему-то одолевало желание заглянуть, как можно дальше, в подножие выпускных створок, прям тянуло туда. Судно - стапятиметровая железина с мачтой, в бассейне, на крыше десятиэтажного дома! Взгляд в корму, а там ровная, почти необозримая гладь водохранилища. Крутишь головой вперёд-назад и фонареешь. Шлюз заполнился судами, входные створки за ними сошлись, начался спуск. Уже на первых его метрах ловишь себя на мимолётном желании срочно оказаться на берегу, и не участвовать в том, что будет дальше, смотреть на всё это со стороны. Потому что вся ширь водохранилища ещё стоит у тебя в глазах, а удерживающие её впалые стальные рёбра ржавых створок, по мере обнажения из воды, всё меньше добавляют уверенности в их надёжности.
На двадцатом, по белой шкале на створке, метре начинает гаснуть свет. Небосвод превращается в сужающийся голубой прямоугольник, лучи солнца сюда не проникают, мокрый серый бетон стен шлюза свет не отражает. Задранная к верху голова, на время забыла все другие положения, затылок вот-вот коснётся хребта. Разум конфликтует с инстинктами, а они, тем временем, занялись рисованием картинок маслом дороги в Ад. Вспомнил маму, детей, луга в росе, борщ на примусе. На метре тридцатом – о Боге. Пожалел, что не знаю молитв. На тридцать пятой отметке всё застыло. Я это сделал ещё на тридцать второй. Долгий спуск прекратился. В отекающем струйками из стеновых щелей бетонном колодце, воцарилась гробовая тишина. Именно она, и никакая другая. Голова вспомнила свою способность вертеться на шее, нижняя челюсть – способность останавливать сквозняк во рту путём смыкания со своей верхней половиной. Оглянулся по сторонам. Курящие на палубе коллеги, судя по позам и выражениям лиц, пребывают в аналогичных переживаниях момента. В таких ситуациях хорошо выживают люди с начальным образованием, начисто лишённые воображения. Шансы выжить человеку с высшим инженерным и воображением продвинутого одессита, к тому же, моряку, знающему не понаслышке, что такое «Белая волна», практически ничтожны. 15-20-ти метровые волны в биографии числились, но представить волну высотой 35 метров, себя в её подошве и дверь из ржавого железа между, это не для слабаков. Мозг срочно прикидывает площадь створок, чтоб определить давление на них воды снаружи, рисует эпюры сил, вспоминает пределы напряжений качественной стали на срез, излом, изгиб и растяжение. Сильно переживает за незнание устройства нижних опор, невозможность просчитать их сечения, определить крутящие моменты.
Между тем, философская пауза затягивается. Зеркала вод в шлюзе и реке сравнялись. Внизу что-то происходит, механизмы делают свою работу, великодушно давая нам момент, во осознание ничтожности бытия, отдельно взятого индивида, надоевшего природе своей никчёмной суетой на планете. И как-то не замечаю за собой гордости его величием, способным перекрывать реки и поворачивать их вспять. Есть в этом некое высокомерие, есть. Скорее всего, оно от пренебрежительного отношения к природе, её законам и возможностям. Ей, конечно, всё это до лампочки, она своё возьмёт, не спросясь, и как всегда, неожиданно.
Наконец, створки открываются, судно даёт малый ход и выползает в продолжение реки. Я уже на корме. И всё-таки, по мере удаления от стальных ворот плотины, чувствую, как нарастает внутри, возвращающееся помалу то самое чувство гордости за человечество, способное такие грандиозные проекты. Ну, а природа… Что природа… Она щедрая, может и потерпит наше нахальство.
© Copyright: Олег Озернов, 2023
Свидетельство о публикации №223060801084
