ГОРЬКО-СОЛЁНОЕ
(Часть 1)
(см. сноску *)
- Прощай, Одесса!
- Устали, уходим!
- Беда с балконами в Одессе
- Тает эпоха
- Год без Михалыча...
- Любовь - ворковь.
- Одесса 228
- Базар-вокзал (морской)
- 80 лет между…
Город цветными лоскутками по трещинам и дырам плешей в штукатурке вышивает попытки красоты на руинных стенах своих. Есть в Одессе художники, им нужна красота, и велико желание украсить жизнь свою и города доказательствами того, что красота жива, существует, возможна. И чем ярче эти вкрапления красоты, чем ярче руинный фон вокруг них, тем вопиющей выглядит контраст судорожной беспомощности прекрасного в противостоянии безразличию жадной повседневности. Есть в Одессе каменщики и штукатуры. Только, заняты их хозяева, штампованием, хорошо торгуемой иллюзии комфорта бездушного новодела.
И несёт Одесса своих стариков каменных, дворы свои дряхлые на вершину «нараямскую» медленно умирать от голода, дождей и ветра, не в силах «прокормить» этих стариков, по глупости и бездушию жителей своих, растерянных по жизни. Всё, что остаётся, украшать этих стариков в дорогу последнюю лоскутками пёстрыми.
Прощай, Одесса, эти, заблудшие в беспамятстве и безразличии ко всему, времена!
Прощай одесситов, немощно теряющих славу, честь, гордость, традиции твои, практически все, кроме кулинарных!
Прощай всех, и чужих, «понаехавших» на твои волшебные берега, в поисках утоления жажды комфорта, наживы, те́шенья своих амбиций и претензий на вседозволенность, а вовсе не за приобщением к твоему солнцу и платанам под ним, к твоему колориту и цветущим бульварам, душе твоей просоленной морем, слезами, смехом и юмором!
Прощай своих ново-градоначальников, которым любовь к тебе, вдруг вспыхивает в предвыборных компаниях, и так же стремительно гаснет, стоит заполучить вожделенную приставку «мэр» в дополнение к их нашумевшим фамилиям!
Прощай меня седого, уехавшего в разгаре молодости скорой на решения, наивно полагавшего, что уехать из родного города на расстояние полутора часов лёта в границах единой необъятной Родины, это и не уехать вовсе, а так, быть себе рядом, неподалёку, и в любой момент вернуться к тебе соскучившись на денёк или навсегда!
Прощай, ты умеешь прощать, даже зная, что прощая, ты всё больше становишься, лишь символом былого своего величия, перерождаясь в заваленный бетоном и корыстью берег без надежд!
Прощай, Одесса!
Рига. Декабрь 2020 г.
Двое крепких мужчин спортивного телосложения. Правда, у одного сломана рука, у другого, перебиты пальцы на ногах. На лицах и по телу шрамы как трещины. Видно, что устали.
Заплакали женщины, стоявшие над ними, склонив головы в венках. Вокруг, дети голы;шки-пузанчики, всегда весёлые в своих кудряшках, грустно насупились, забыв привычное веселье.
Мы тоже устали, - проскрипели, некогда белоснежные колонны, стоящие в ряд, и готовые нарушить незыблемый в веках строй.
Не уходите!
Если вы уйдёте, всё рухнет окончательно, сказал дом и заплакал множеством, заколоченных фанерой глаз. Или это были потоки дождя, заливавшие фасад через остатки крыши… Никто не знает.
Дом давно хотел сказать всем на фасаде Атлантам, кариатидам, амурчикам, что внутри у него всё давно уже рухнуло, остались, только сломанные рёбра стен, да дырявые перекрытия нижних этажей. Хотел и боялся.
Фасад последнее, что у него осталось, после очередного ночного пожара, устроенного захватчиками земли, на которой он стоял.
Он помнил родителей своих, - хозяина, талантливых архитекторов и мастеровых, помнил войну с её взрывами и бомбой, упавшей во внутреннем дворике, её горячие осколки, до сих пор торчащие под многими слоями заботливой послевоенной штукатурки, и до сих пор, так беспокоящих своей ржавчиной и трещинами вокруг неё.
Помнил дом, всех родившихся в нём, и ушедших на небо, женившихся и разошедшихся, скандаливших и веселившихся, плакавших и смеявшихся. Помнил все «уплотнения-расселения», перестройки стен, ремонты, покраски, всех своих управдомов и дворников.
Ах, как он любил виноград, тот, любовно высаженный всем его двором, больше полувека тому назад! Он растил его вместе с людьми, прикрывая стенами от ветров, затеняя в меру от палящего южного солнца, пряча от птиц. И виноград любил дом. Когда вырос и стал сильным, укрыл ковром своих лоз, стареющие стены от тех же ветров и того же солнца.
И палисадник во дворе, и ажурный колодец, и даже старое авто без колёс во дворе дом любил.
А в дворовых кустах дом разочаровался.
Жадные они оказались. Когда люди покинули дом, кусты стали расселяться там, где им совсем не положено, по щелям в стенах и перекрытиях, вылезли своим нахальными худосочными чубчиками, где не попадя.
С ними плесень по стенам, зелёно-жёлтая болезнь небытия.
Дом многие годы гордился строгой бронзовой табличкой на фасаде, с датой его рождения, в которой всем было сказано, что он не просто, какой-то там дом, а памятник архитектуры!
Сорвали табличку тайком.
Дом спал, а одной из башенок дома не спалось той страшной ночью, и увидев, что творят таинственные срыватели, она бросилась с высоты дома, пытаясь остановить произвол. Погибла она, рассыпалась. Наутро газеты радовались, что никто не погиб. Гордость дома срыватели сдали в цветмет, бронза всегда в цене.
Уже тогда дом понял, что попал в беду, а размер беды стал понятен, когда из дома стали исчезать люди. Именно так бывает, когда памятники понижают в звании до руин.
На смену исчезнувшим, в дом по ночам стали приходить люди с инструментами и мешками. Они снимали и вывинчивали всё красивое и полезное, клали в мешки и уносили вон. Тяжёлое, - двери, ворота грузили в ладные машины и везли тёмными улицами в своё странное счастье.
В доме завелись сквозняки, крысы и бездомные люди с котами и котомками.
Иногда приезжали брезгливые комиссии, и усталые полицейские. И с каждым визитом комиссий, в дом заглядывала надежда, слабая, беспомощная, почти призрачная. Недолго бродила с комиссионерами, прислушивалась, заглядывала им в глаза, читала бумаги в портфелях, и вздохнув, улетала в трубу, по направлению к центру города.
Как жаль, что я не родился в центре города, грустил дом! Там вывеска города, там ходят богатые туристы и большое начальство, художники рисуют центровые дома на картинах, за это платят деньги, там, у домов фонтаны и площади, памятники и лучшие магазины.
И это была совсем не зависть, сказано же - грусть! Дом понимал - не могут все быть рождены в центре. Денег хватает, только на центры, которые приносят деньги. И все деньги окраин тоже идут в центры, так везде.
Чего дом не понимал, так это людей. Всех этих срывателей табличек, комиссионеров, ночных дел мастеров-вывозильщиков красоты, просто прохожих, объединяемых одним гордым словом - одесситы.
Дом знал, останови любого, спроси - Ты любишь Одессу? Обидится каждый и возмутится глупостью вопроса. Но скажи им, я тоже Одесса! Любовь тут же перейдёт в рассуждения о прогрессе, отмирании старого, с повторением затёртого - «Ничто не вечно в этом мире».
Дом жалел этих странных людей, в их непонимании простых вещей, а главное, за нежелание задумываться о главном, в навязанной жизнью второстепенной утилитарной суете.
Где, на чём вы будете учиться прекрасному, люди, что будете уважать, чем восхищаться, что любить? В путешествиях по чужим городским центрам, музеям, галереям, по картинкам в Интернете и телепередачам?
Я вас умоляю!
Дом грюкнул, упавшим с печной трубы кирпичом.
Когда ты был в музее последний раз, одессит? Ты часто путешествуешь, каждый день купаешься в величии творений гения мастерства человеческого, лицезреешь шедевры высокого творчества?
Не надо умно смотреть, надо умно думать, когда с тобой разговаривает старый дом. Мои Атланты пока на месте!
Да, да, дом, развалюха, окружённый кучей каменных молодых уродцев до неба, однообразных, как яйца на прилавке, со стеклопакетными одинаковыми глазами, в упор глядящими друг на друга!
Мне немного осталось, а такого тебе больше никто не скажет.
Когда я был больше жив, чем мёртв, во мне жило много людей. Ты, и твои дети ходили мимо меня в школу, гастроном, гуляли с детскими колясками и собачками, вольно или невольно прикасаясь к прекрасному, настоящему, к истории своей любимой Одессы, её уникальным корням.
Всё, что попадается тебе на глаза, исчезнет, только вместе с тобой. И чем больше видят они прекрасного, тем прекрасней ты!
Сегодня они видят мои развалины. Это города и твои развалины, одессит, тебя развалины. Завтра приедут большие жёлтые машины с ковшами и гирями, раздербанят окончательно мои останки и вывезут на свалку.
Из твоей жизни вывезут самосвалами часть души твоей и города твоего, одессит! А ты не заметишь, вернее заметишь на обрадоваться, за то что убрали наконец, надоевшие развалины.
На этом месте построят бездушную, однообразную глыбу из стекла и бетона, какие можно встретить в любом городе, любой стране-страничке. И в этом месте, со мной облезлым, доведённым разрухой до отчаяния, умрёт часть твоей любимой Одессы, часть тебя, одессит!
И никогда, никто не повторит меня во всём моём совершенстве, моей уникальности, моей истории. Из суммы уникальностей моей, моих павших и живых, пока, братьев, слагается та самая, единственная на планете Одесса-мама. Уничтожь эту уникальность по всему городу, оставь, только в центре, и она скукожится в пятачок с музейчик краеневедческий.
Что любить станешь, одессит, чем гордиться?...
Я мог жить дальше, не был смертельно болен. Меня можно было подлечить. Вместо этого одесситы предпочли эвтаназию. Дешевле. Но пойми, дорогой мой, нельзя провести эвтаназию части великого целого, будь то город или душа человеческая.
Не плачь, родной, я тут по-стариковски расчувствовался, иди себе дальше!
Хлопнула одинокая ставня.
Старый одесский дом, стыдливо укутанный властями в зелёные страшные сети, не хотел умирать.
Рига.
Свидетельство о публикации №220101501319
Беда с балконами в Одессе.
То гнутся балки в перевесе,
То сыпется песком бетон.
И опадают словно листья
Закладками в чужие письма
Из незапамятных времён.
Атланты тихо исчезают.
Устали жить извечно с краю,
Держать на выпуклых плечах
Ненужную сегодня ношу,
Облезших штукатурных крошев,
От безразличий одичав.
Величие стремлений в коме,
Одесса тает в каждом доме,
Латает новостроем грусть,
Теряя в том пути балконы,
Свой колорит, лицо, иконы,
Свой дух, известный наизусть.
Фрагменты ржавой арматуры,
Боль убегающей натуры,
Остывшей гордости туман.
О, Боже, сохрани хоть что-то,
Пролей живительную йоту
На пыль окаменевших ран!
Беда с балконами в Одессе.
Обиты души ржавой жестью,
Сквозь дыры катится слеза.
Кипит в сердцах любовь к остаткам,
Прошел, поплакал, стало сладко,
Вздохнул, и дальше, в пол глаза́.
Рига. Январь 2020 г.
Обычный день, и всё привычно. А цвет дня другой, и жизни тоже.
Ушёл домой последний Ангел-Хранитель Одессы. Он встретится там с остальными.
Никогда не думал насколько состою и из него, насколько он во мне, близкий до крови, родной.
С тех пор, как появился в жизни, поселился в ней, и там остался навсегда, сколько будет она продолжаться.
По-настоящему близкий, до понимания каждого слова, находящего отзвук в душе, до возмущения редкими обидными несовпадениями, и мгновенного прощения этих несовпадений, до восхищения и гордости родством душ, до замечания каждой новой морщинки, и усталости походки в последние годы. Так, только с близкими, учителями, и любимыми, выбранными на жизнь.
Его мелодия Одессы одна такая, особая, и тем неповторимая. Именно мелодия, мудрая, лёгкая, точная, с миллионом неожиданных оттенков, открывающих тебе мир таким, каким он сам о себе не подозревает. Она звучит в тебе всегда неожиданно уместно в самых разных поворотах жизни.
Она меняет твои поступки и тяжёлое становится лёгким до смешного. И как же она учит любить женщину, жизнь, настоящих людей, настоящую еду, живой юмор и всё живое, смеясь и плача, умнея и по-доброму снисходительнея ко всему этому, с каждым новым её звучанием!
Не будет их, новых композиторов одесской симфонии, закончилась мелодия, опустела сцена. Зал ещё полон, но чем дальше, тем чаще будут, пригнувшись, тихонько, чтоб не мешать остальным, выходить по одному зрители в, и свой последний путь.
И когда уйдёт последний зритель, закончится живая мелодия Одессы, останется, лишь память нот на бумаге, мониторах, пластмассе, в названии бульваров, твёрдости памятников.
Устала Одесса под ношей времён, перемен, теряет в пошлой рассеянности способность рождать великих, провожает последнего из них.
И горько идти дальше, в редеющей толпе, понимающих мелодию Одессы, под стеклянными взглядами и кривыми усмешками губ, с прилипшей семечковой шелухой, глухих новоодэсцiв.
И сча;стливо идти дальше, неся в одной руке, помнящей тепло руки последнего Великого Одессита, свою вселенскую авоську, полную той, его и моей Одессы. А в другой - мой портфельчик с его книгами, моими тетрадками, коряво, с ошибками, исписанными под его мелодии, так им и не проверенными.
И нужно идти дальше, пока не поздно.
Прощай, дядя Миша, последний Ангел-Хранитель Одессы-мамы, отдохни там от нас, пока мы тут возимся!
=========================================
Когда-то он сказал:
«Я обнимаю вас, мои смеющиеся от моих слов, мои подхватывающие мои мысли, мои сочувствующие мне. И пойдём втроём, обнявшись, побредём втроём по улице, оставим четвёртого стоять в задумчивости, оставим пятого жить в Алма-Ате, оставим шестого работать не по призванию и пойдём по Пушкинской с выходом на бульвар, к Чёрному морю. Пойдём весело и мужественно, ибо все равно идём мужественно – такой у нас маршрут. Пойдём с разговорами: они у нас уже не споры – мы думаем так. Пойдём достойно, потому что у нас есть специальность и есть в ней мастерство. И что бы ни было – а может быть все и в любую минуту, – кто-то неожиданно и обязательно поможет нам куском хлеба. Потому что не может быть – их были полные залы, значит, будущее наше прекрасно и обеспеченно.
Мы пойдём по Пушкинской прежде всего как мужчины, потому что – да, – потому что нас любят женщины, любили и любят. Мы несём на себе их руки и губы, мы живём под такой охраной. Мы идём легко и весело, и у нас не одна, а две матери. И старая сменится молодой, потому что нас любят женщины, а они знают толк.
Мы идём уверенно, потому что у нас есть дело, с благодарностью или без нее, с ответной любовью или без нее, но – наше, вечное. Им занимались все, кто не умер, – говорить по своим возможностям, что плохо, что хорошо. Потому что, когда не знаешь, что хорошо, не поймешь, что плохо. И бог с ним, с наказанием мерзости, но – отличить ее от порядочности, а это всего трудней, ибо так в этом ведре намешано. Такой сейчас большой и мужественный лизоблюд, такое волевое лицо у карьериста… И симпатичная женщина вздрагивает от слова «национальность» даже без подробностей.
Мы пойдём легко по Пушкинской, потому что нас знают и любят, потому что люди останавливаются, увидя нас троих, и улыбаются. Это зыбкая любовь масс. Это быстротечно, как мода. Мода быстротечна, но Кристиан Диор живёт. И у нас в запасе есть огромный мир на самый крайний случай – наш внутренний мир.
Три внутренних мира, обнявшись, идут по Пушкинской к морю. К морю, которое, как небо и как воздух, не подчинено никому, которое расходится от наших глаз вширь, непокорённое, свободное. И не скажешь о нем: «Родная земля». Оно уходит от тебя к другим, от них – к третьим. И так вдруг вздыбится и трахнет по любому берегу, что попробуй не уважать.
Мы идём к морю, и наша жизнь здесь ни при чем. Она может кончиться в любой момент. Она здесь ни при чем, когда нас трое, когда такое дело и когда мы верим себе».
М. Жванецкий.
Рига 6 ноября 2020г.
© Copyright: Олег Озернов, 2020
Свидетельство о публикации №220110700960
Сиротеем дальше. А иногда, кажется, включишь телевизор, и в который раз прирастёт душа мудрым, ироничным, добрым взглядом «Дежурного по стране», «Вечного Дежурного по Одессе», по душам всех настоящих одесситов, и не только. И он будет говорить то, что сразу ляжет на душу и ум живительным бальзамом, и одновременно ядрёным перцовым пластырем изысканно философской мудрости, юморной правды. И услышишь, увидишь себя и мир по новому, и обязательно с улыбкой, которая будет потом часто возвращаться, помогать тебе оставаться человеком в этом странном мире, учить дыханию, при подъёме тяжестей, и бесконечном беге по нашей тусклой суете сует. Он тебе уже всё объяснил, просто и светло доходчиво.
Включил. А там, только прошлое. Лимит подарка выбран до последнего слова. Он был огромен. И, чем больше так, тем больше нам будет мало. Не расплескать бы… Не завалить бы хламом чуланным… Сберечь, передать в нужные руки, вложить в новые души.
Избаловал он нас своим щедрым присутствием мудрого родителя. Теперь, только тепло его книг, голос из прошлого, счастье новых открытий перечитывания, пересматривания, переслышанья… С неизбежным привкусом жадной досады потери. Привыкаем помнить.
6 ноября в годовщину смерти на могиле Михаила Михайловича Жванецкого открыт памятник. Автор памятника скульптор Владимир Соскиев. Концепция мемориала «Уход в вечность» одобрена семьёй писателя. Пишут, Автор добился какой-то там игры света и теней, при взгляде на памятник с разных ракурсов. Возможно, но по фотографиям судить трудно. Хорошо, что исполнено в отрыве, от банальных традиций надгробной скульптуры.
В Сети масса отзывов с подавляющем количеством хвалебных, вроде этих:
«Какой умный памятник»
«Как точно памятник передал мир Жванецкого! Очень талантливо (для меня)»
«Супер! Как аллегорично...»
«Потрясающе смысловой памятник!»
«Уходящая с ним эпоха!Символично!»
«Как же поймана идея памятника Жванецкому! Ушёл в вечность! И портфель при нём!»
Не ушёл, в том и дело. Он живёт в каждом из нас. И его тёртый портфельчик - это символ собирательный всего, что он написал, и сказал для людей прекрасного. Весь мотив памятника - уход из мира. Да ещё, вместе со всем, сотворённым великим человеком. У меня вызывает чувство сиротства. Мрачное впечатление. А творец был светлый, нежный. Где там свет, где нежность?
Замысел скульптора сакраментален, и глубок. Только, на мой взгляд, именно «уход», пусть и в вечность, выбран главным посылом. А он не ушёл от нас. В развитие мысли автора, сохранив общую композицию, я бы портфель положил возле надписи. Как символ, оставленного нам замечательного наследия. И чтоб МихМихыч, чуть обернулся, глядя на него, с той самой его мудрой, светлой, доброй улыбкой. Улыбкой удовлетворения человека, наилучше выполнившего, своё предназначение в мире живых.
Покойся с миром, родной Михал Михалыч! И не сердись, если что не так сделали, с детьми это бывает в отсутствие родителей.
Рига. Ноябрь 2021 г.
© Copyright: Олег Озернов, 2021
Свидетельство о публикации №221110801213
|
|
На всех углах слышны признания. И рвутся связи ржавых арматур, Кто остаётся, разве мне судить… И будь я там, быть может, так же шёл О, эта отвлечённая любовь! Не быть надежде. В череде причин, Рига. Февраль 2022 г. |
|
|
|
Одесса 228.
2 сентября 2022 г.
А кто-то спорит, что шестьсот с лишним. Пусть. А вдруг…
Не заметил двух лет, пролетевших с тех пор, как на 226 отметился хотя, дата была не круглая.
Последние годы все даты там сплошь октаэдры, дидодекаэдры, много угловатые, колючие. Круглых ждать долго, могу не дотянуть. Приходится жить в тех, что есть.
Там сегодня попразднования. Свято триває! Голубой верх, жёлтый низ…
«Свято» на мове - праздник, «триває» - длится. Красиво. На жаль, не всє, що свято, свято є. Свято есть. Последнее свято, это о святости.
Як мо́гуть, так и триває… Святкують, значит…
Бесконечными вереницами карет… скорой помощи. Очередями к донорским пунктам, сдачей крови. Как не сдать… свои же, не чужие… Мальчишки, мальчишечки, сыны, мужья, деды… Одни напрасно проливают, другие не напрасно сдают. А на́ступ уже не триває. Оттуда, только кареты с крестами…, кресты без карет…, слёзы. И многоточия… многоточия… За каждым из которых, жизни.
Рядом, у мэрии награждают медалью «За оборону Одессы»…
Знак поощрительный, знак восклицательный!
Никак не той, из 42-го. Новой. За новую оборону, новой Одессы. Почему новой? А там на медали слова - «Одесса - це Украина». По прописке медаль, или себя уговаривают, или кого... В 42-м воевали за всю страну. Отдельно за Украину - в голову не приходило. И новые награждаемые. Пан Бумбурас из «Фонда Бумбураса», керівник мініготелю «Сова», директор Благодійного фонду «Корпорація Монстрів», волонтёры, телеканальщица, шофёр, директор ООО. Солдат, офицеров не видно. Заняты. В других местах. У них свои награды.
Пушка смотрит в море. Ядер нет, но ждёт. Чего, сама не знает. Думает англичанка трофейная. Всё больше памяти предаётся, да радуется тому, что покрасили недавно, и знамо чугун почти не ржавеет. А чего не смотреть… Горизонт чист. Осень тёплая. Маяк Воронцовский на месте. Болтает с ней иногда, за жизнь. Она ему за времена, крымской войны, когда англо-франков гнали от города. Маячок тогда ещё деревянненьким был, не помнит. Он ей про свои лампы на лоб, когда те же англо-франки в родную гавань, как к себе домой, подвыпимши заваливаются. Удивляются пушка с маяком на пару временам нынешним. Сравнивают их фрегаты с тем «Тигр»-ом британским, где пушка в молодости службу несла до того, как затрофеилась на бульвар одесский. Ну и, куда ж, без переживаний пушечных. Места на бульваре мало. Ну, как начнут другие пушки трофейные того же происхождения здесь громоздить. Сплошная коммуналка с конкуренцией образуются.
Пушкин, как всегда… спиной к власти, мэрии, мэру и награждантам. Лицом к Дюку. Всё на француза дорогого взор стремит, а герцог от моря никак не повернётся к поэту. И зря. Много слов, глаза в глаза узнал бы, о днях счастливых пребывания великого поэта в гурзуфском доме Эммануил Осиповича де Ришелье. Но это всё раньше. А сегодня - видеть Александру Сергеевичу герцога, любовно укрытым мешками с песком по макушку, от, совершенно невозможных, придуманных русских обстрелов. Жарко Дюку, и душно в мешках. Задыхается Дюк. Жалеет герцога поэт, и тихо радуется минованию такой доли для себя. Знает великий русский поэт, не станет русский в него стрелять, в герцога, Одессой любимого.
И бабушка Одессы-мамы Екатерина Великая знает. Не будет. Ведь не было бы без неё никакой Одессы. Турок бы ходил с мечами кривыми. Другое заботит бабушку земель этих и городов Малороссии. Праздник закончится, и снесут ея с площади её же имени, разом с великими её сподвижниками, основателями города, русским адмиралом Иосифом Михайловичем Дерибасом, великим архитектором Францем Павловичем де Воланом, князем Григорием Александровичем Потемкиным, и князем Платоном Александровичем Зубовым – последним её фаворитом, генерал-адъютантом. И без каждого из них не было бы никакой Одессы. Дважды их сносили отрицатели истории неблагодарные. Меняли на своих героев. Сегодня в планах поставить на святое место… порноактёра заморского.
Акт опущения Мамы? Может быть поругание над всем человеческим страшней? «O tempora, o mores!».
Через квартал на Ланжероновской - якорь. Символ безграничной любви одесситов к родному городу.
Город уставлен якорями… любви. Устаёт в долгом плавании, а любви хочется. Странными этими якорями от супер модного дизайнера Артемия Лебедева завалены все сувенирные, рекламные, интернетовские пространства. Любому моряку такой якорь - плевок в сердце. Всё, чем цепляться якорю положено, загнуто, сглажено. Лапы остроконечные к веретену прижаты, скруглены в сердечко, заимствованное у упрощенцев заморских. И оно, будто с тех картинок розово-серых с голубка́ми, амурчиками, поцелуйчиками, что продавались глухонемыми в поездах и на вокзалах. Что есть нелепей, и глупей. И то ли плакать, то ли смеяться.
Болеет пошлостью Одесса, обложена мешками с ней, чужой, привнесённой, англо-кугутской, и тяжелей песка те мешки. Загнули лапы якорные Одессе-Маме. Чтоб не цеплялась за землю, память, традиции, но болталась чем-то непонятным, усреднено загнанным в чужие стандарты прекрасного.
Праздник в городе… Война за ним. И кто-то тянет её в город, не в силах защитить, не в силах сохранить.
«Ваше Высочество, сначала намечались торжества. Потом аресты. Потом решили совместить. — А где же наша гвардия? Гвардия где? — Очевидно, обходит с флангов».
Ну, чем не праздник…
И хочется поздравить, порадоваться, да, не получается. Жива, и хорошо, и ждать настоящих дат никто не запретит.
Не грусти, Мама, прорвёмся. Они будут.
Рига. 3 сентября 2022 г.
© Copyright: Олег Озернов, 2022
Свидетельство о публикации №222090301108
В начале семидесятых с мамой встречали-провожали там сестру в плавание на «чёрном рысаке» – пассажирском лайнере т/х «Тарас Шевченко». В 74-м туда возвращался из кругосветки на тб/х "Л. Собинов". Трудно сосчитать сколько раз уходил с этого морвокзала в дальние рейсы. Сколько там слёз радости встреч, грусти прощаний пролито близкими моряков. С ним связаны самые светлые годы жизни, молодости, в которой счастье измерялось не только деньгами.
Он строился на моих глазах в конце шестидесятых, и обретая памятность и намоленность лобного места разлук, свиданий, встреч моряков, сразу стал одним из любимых мест одесситов и приезжих. Киношники со всего Союза, цвет советской богемы, залётные министры слетались сюда, словно осы, на сахаристую половинку груши, лежащую на солнечном столе, где-нибудь в дачах Большого Фонтана. Его обожали таксисты, санитарные врачи, таможенники, пароходское начальство, милиция, ОБХСС, мошенники, фарцовщики, молодожёны на белых «Волгах», передвижные торговцы цветами и счастьем. Уютный, практичный портал перехода из скромной обыденности привычного мира, в измерения экзотического комфорта крупных пассажирских лайнеров, ворота во все четыре стороны загадочного забугорья.
Здание морвокзала, напоминающее радиолу «Дружба», выставленную на берег перед домом, для потанцевать под пластинки Вертинского и Утёсова, гуляющей компанией приморских дачников, выглядело модерново по тем временам и этой модерно́востью нисколько не корёжило, любимый одесситами ландшафт. Наоборот привлекало удобством, гармоничной нотой в стройной мелодии городской рапсодии одесского камня. Всего лишь спустись на «игрушечном» фуникулёрчике с Приморского бульвара, помахав Дюку ручкой, пройди короткий подземный переход, и ты уже там. Последний раз это было со мной восемь огромных лет назад, когда в очередной раз ездил к Маме, на встречу с моими любимыми одноклассниками, ставшими теперь уже седыми учителями, врачами, профессорами, отставными ментами, деловыми, мастеровыми.
Мы так регулярно встречаемся… встречались… каждые пять лет. В 21-м, на пятидесятилетний юбилей выпуска вырваться мне не получилось, и ребята без меня не собрались. Звали, ждали, не дождались, жизнь не пустила, побороть обстоятельства не смог. Жива надежда встречи, куда ж без неё. Суметь бы самому, застать бы всех…
Он стал другим, и не так, чтоб приятным мне, как и большинству, выживших душой одесситов. Ушло родство, украли, чужим стал. Воткнули нагло пикой в сердце намоленного места, словно морковку от снеговика в икону, холодную претенциозную будовлю готеля селянски шикарного. Кемпински! Пять звёзд… в галактике Фин-бзден-дза! Не приняли одесситы, «свечкой» прозвали со скорбным намёком. И Господь не принял. Конфуз произошёл, и сказка погрустнела. Десяток первых лет пошиковали. Свой круизный флот, доставший на шармак, разворовали, распродали, а чужой в уютную гавань как-то не заспешил, на праздник жизни не явился, в год десятка не набиралось. Вместо лайнеров яхточки местных богатеев средней руки под готелем копошатся. Эсминцы чужие да, заглядывали регулярно на бункер, запасы пополнить, матросам девок недорогих пощупать. А так – нет. Откуда постояльцы… Сбежал Кемпински в Женевы свои к озеру альпийскому поближе, от моря непонятного подальше. Ещё десяток с лишним лет так и простоял памятником жадности, наглости, хуторскому узкоглядию пустой готель, рассыпаясь изнутри, давя своим тупым «величием», прекрасный было вид на гавань с её чудным Воронцовским маяком – некогда славным символом славного города.
Не стало… Забрала война. Инженерно не терплю любое военное разрушение творения разума и рук человеческих. Но, какой разум строил, такое и творение, и судьба ему такая. Господи, храни Одессу!
Рига. 25 сентября 2023 г.
© Copyright: Олег Озернов, 2023
Свидетельство о публикации №223092500843
10 апреля 2024 г. – 80-летие освобождения Одессы от гитлеровских оккупантов.
Она давно уже не та,
Но та же музыка бульваров
Звучит в свечах каштанов старых,
В аккордах уличной гитары,
И так же веселит гостей
Уютный шарм её базаров,
Пленяет улиц красота.
Всё так же бронзовый поэт
Стоит спиной к властям протестно,
Напротив – Дюк, святое место,
Всем верноподданным Одессы,
Стрелой Приморского бульвара
Аллея из разлуки в сердце,
Любовь, дарующая свет.
Всё та же плавность берегов
В подножиях крутых обрывов
И чуден южный блеск залива,
Родного говора мотивы,
Что под забытость примусов
Звучат в кухонных детективах,
Ленивой суете дворов.
Всё тот же волн призывный плеск,
Зовущий плюхнуться в лазури
Их тёплые с разбегу, с дури,
Как в детства радостном сумбуре,
Смывая духоту трамваев.
Или их рёв в осенней буре,
С обрыва глядя в даль небес.
Она давно уже не та…
Война богаче – жизнь бедней.
Уныло рушатся балконы,
А с ними правда и законы.
Теперь их пишут на колоннах
Корявым почерком чертей,
В повестках лютых, похоронках,
На спинах жён и матерей.
Растаял блеск былых времён
И всё трудней очарованья.
Не место им в кровавой бане,
Там светлая до боли память,
Как в незапамятной войне,
С надеждой снова партизанят
Во славу праведных знамён.
Рига. Апрель 2024 г.
© Copyright: Олег Озернов, 2024
Свидетельство о публикации №124041004148
