МОИ СТИХИИ
Помнишь — «Лёньк, ты поросятам дал?» («Любовь и голуби».) Между эмоциями, вернее, забыв о них, нужно «дать поросятам». Вахта к концу. Закачать топливо в расходные цистерны, добавить маслица разного кому нужно, осушить льяла в машине, то бишь откачать за борт скопившуюся в «подполе» воду всякую. Да ещё очистить ея от всего, что попало из протечек аорт машинных. Там подрегулировать, здесь поджать, то перенастроить, это заглушить. Сменщику нужно сдать надёжный жизненный запас на все четыре часа его вахты. Халатность, ошибки, недогляд, лень, некомпетентность, размандяйство караются морем беспощадно.
Английская вахта — четыре через восемь. Круглосуточно, месяцами, без выходных.
Время. ЦПУ. Глоток чая. Простыни вахтенного журнала. Из пепельницы в урну всё пережитое разом с окурками. Коллега уже ползает внизу с осмотром, принимает вахту, почти свежий, щетинистый, способный. Ввалился в дверь, на всё готовый. Замечаний нет. Доклад на мостик. Вахту сдал — вахту принял. Быстрый перекур с «новеньким». Почти без слов вне служебных. Он — в «мясорубку», ты — «в тыл». Выползаешь по трапам в прохладу чистого коридора, меняющего пол-потолок почище американских горок, другой мир!
И ты в нём — чуть живой, грязный, мокрый, тошный, битый и… счастливый. Этой прохладой, тишиной, скорым душем, чистой одеждой, краткой передышкой, зачитанной до дыр последней радиограммой из дома. Твоя ответственность перешла по вахтенному наследству к другим на целых восемь часов. Это ли не счастье!
Душ не всегда. Бывают вахты, после которых бухаешься в койку грязный, потный замасленный, никакой. Кинул дерюгу поверху постели, сандали долой, кондишку на полный — и в «солому». Но это не правило, слава Богу, не часто. Хотя есть ещё подвахты. Если в твоём заведовании что-то не в порядке, отказ какой, поломка, не дай Бог, ремонт нельзя отложить, — короткий передых, и снова в подвал. Пока не ликвидируешь проблему.
Случись крупный ремонт, авральный, в заведовании у любого механика, пашут все, кроме вахты. Какой там отдых! Жизнь от этого зависит. Без метафор. Вынужденный ремонт в шторм, даже не самый свирепый из них, развлечение особенное. Случалось. А один запомнился конкретно в подробностях. Т/х «В.Фесенков» (1979 г.), переход Антверпен-Турбо, неподалёку от Азорских островов, шторм выше среднего. Тот переход через Атлантику вообще не жаловал погодой, колбасил Нептуша постоянно. Видать, с Амфитритой своей договориться не получалось, так он на морячках гнев вымещал.
Вот наш «папа-дизель» и не выдержал его выкрутасов. Цилиндровая втулка дала течь, треснула, и вода под давлением из системы охлаждения пошла в цилиндр. Капец, приплыли, самый полный стоп! В любой момент — гидроудар в цилиндре или заклинка поршня с последующим развалом двигателя.
Замена втулки. На спокойной воде, у причала доводилось менять, и планово, и внепланово — обычная работа. Но тут вам не здесь. Шторм, неуправляемое судно несёт на острова. Менять по-скорому, времени непонятно в обрез.
Корова в бомболюке из известного кина. «Жить захочешь, не так раскорячишься!»
Раскорячились. Отсоединить все системы от цилиндра, снять крышку, вытащить поршень со штоком, закрепить в сторонке, выпрессовать гидравликой убитую втулку из блока, снова закрепить, всё зачистить, снять с переборки запасную втулку, расконсервировать, переместить на двигатель, запрессовать на место — и далее собрать двигатель в обратном порядке. (Вспомни, заострял твоё внимание на запчастях на переборке в видео работающего дизеля — 1:16-2:17.) Всё сие удовольствие — при серьёзной качке, когда самому на ногах устоять с трудом получается. Самая лёгкая из тасуемых деталек, крышка цилиндра, — полтонны. Самая тяжёлая, втулка, — две. Вот здесь посмотри на эти «запчастюльки», развешанные на переборках в МО.
Для той же наглядности — глянь на выгрузку с судна головки «убитого поршенька». Стоим на деревянном поддоне на высоте, на вилах погрузчика.
Дело сделано. Приятное чувство.
Или вот — человечек в картере такого двигателя возле шатуна. И я так «время коротал» бывало, только не под объективом фотоаппарата.
Монтаж поршня (короткого, как говорят механики — «без юбки») в цилиндр двигателя.
(Фото из интернета)
Как ведёт себя в качку такая железка, подвешенная на кран-балку, в ограниченном пространстве — пером не описать. Впихнуть невпихуемую в нужное место, с зазором в миллиметры, в таком раскладе и вовсе из области иллюзионизма. Весь аврал капитан стоял на верхних решётках МО соляным столпом, глядя на нас, копошащихся внизу, разбавляя стояние периодическим приёмом докладов старпома с мостика по рации. При редком контрольном взгляде на него сразу становилось понятно — ветер не изменился, несёт на камни, всё хреново. Запустились уже в видимости острова. Хорошей такой видимости, от которой мороз по коже. Убедился сам, когда выполз на палубу вдохнуть свежего воздуха. В аврале по времени прошёл уже час и моей вахты, но Дед (стармех) подменил, отпустил перекурить и куснуть чего-нибудь земного. Как спалось после той вахты, не передать словами — сон новорожденного, без задних и передних ног! И шторм не шторм, и качка колыбельной песней.
Знаешь, как обычно спят моряки в сильный шторм? Вполглаза, вполуха, вполнюха. И ноги-руки не спят, распираются в койке, чтоб организм не выпал из гнезда от резких кренов. Иногда выпадает. Это больно и обидно, но быстро забывается, если без серьёзного членовредительства. Механики и в тихую погоду спят вполорганизма. Машины с ними спать не ложатся, пашут, родные, стараются. Вот механцы неспящей частью их и пасут. У каждого механика есть своё заведование, в соответствии чином и званием. Через месяц работы на новом для тебя судне начинаешь уже во сне улавливать любые изменения всех звуков, вибраций, даже запахов. И каждый слышит, пасёт именно своё заведование. Сужу по себе. Сколько раз вскакивал во сне автоматом, вслушивался в мельчайший новый появившийся звук — и стремглав летел в «погреб», предвкушая недоброе. И ни разу зря. «Предчувствия его не обманули! Пиф-паф ой-ёй-ёй, умирает зайчик мой!» Ещё минута-две, и что-нибудь обязательно бы накрылось медным тазом, остановилось, перегрелось, переохладилось, вышло из строя. Отказ накопился или вахтенный прохлопал — в другом отсеке застрял, нужду вахтенную справляет. Машины что люди. Бывает, болеют, бывает, устают, бывает — сдыхают. Главное — вовремя подоспеть. Ты своему заведованию и семейный доктор, и скорая, и реанимационная бригада в одном флаконе.
Четвёртый механик (на морском жаргоне — «командир воды, говна и пара») слышит во сне, как запускается форсунка котла, как начинают подсвистывать предохранительные клапана на паропроводах, как смывается клозет в соседней каюте. Третий мех., отвечающий за электростанцию, рулевую машину, топливо, во сне зрит накал дежурной лампочки, слышит звук работающих дизель-генераторов. Моргнула лампочка настольная — вскочил. Два раза моргнула — ноги в руки, кости вниз, в подвал.
Второй мех отвечает за «Папа-дизель» — главного солиста хора «Бурановских железушек» и всё, что связано с движением судна. Стармех (Дед) отвечает за всё, слушает всех, хоть вахты не стоит и спит больше всех механцов, когда за бортом спокойно. Опытный Дед, не выскочка, может позвонить в каюту или на вахту молодому механцу и сказать: «Ну-ка, смотайся, глянь четвёрку, сдаётся, там клапана застучали». Что в переводе на «сухопутный» означает: «Проверь цилиндровые клапана на четвёртом дизель-генераторе». Проверяют — действительно подстукивают. Вывели из схемы, остановили, разобрались, устранили, запустили. Редко когда мимо.
Прошёл эту консерваторию по полной. Музыка интересная, органная. Остальной экипаж тоже трепетно слухает-нюхает, но на уровне музучилища по классу балалайки. В основном — не сорвало ли чего на палубе, в трюмах, к ударам Нептуна в корпус, к шипящим из каютного динамика командам с мостика.
Переведи дух. Расслабься. Улыбнись.
Много лет после флота, показалось — слух подсел, пошёл к врачу, сделал аудиограмму. Лекарша полчаса мурыжила, кнопку тискала, засылая мне за ширму в ухи звуки всякие. Потом глазыньки оквадратила и говорит: «Вы с дельфинами общаетесь на досуге?» Оглянулся, в кабинете кроме нас — никого. Думаю, сбрендила дохтур, а санитаров не видать. «В высоком диапазоне, вы, — говорит, — слышите, чего людям редко дозволено, а в низком недобор имеется». Сказала — сдвинулся, значится, мой диапазон в дельфинью цивилизацию. То-то к дельфинам пообщаться боле чем к людям тянет с годами! Не знаю, как у других, думаю, профессиональное наследие сказывается.
Нюх морской из той же песни. Как чудны запахи леса, гор, лугов, травы скошенной, древесной стружки кучерявой, охапки ромашек, озера рассветного! Как сладок аромат нежной кожи любимой женщины, лежащей на пляжном песке, в плечо которой уткнулся твой счастливый мечтательный нос! Каким бальзамом сердцу и покоем душе — оттенки запахов ванили домашнего печева, маминой еды, домашнего уюта, чистой шерсти любимого пса, книги раскрытой, трубки, набитой табачком с латакией, веничка банного распаренного, мангала распалённого! И можно длить и длить этот волшебный ряд любимых ароматов. И не бояться множества восклицательных знаков, скудно передающих то наслаждение души, которое испытываешь от погружения в них.
Запах машины. Удивительный букет... ароматов — рука не поднимается писать «запахов». Казалось бы, ну какой нормальный человек будет восторгаться этими запахами соляра, мазута, масел, ветоши, горячего железа, душком выхлопных газов, краски, тавота, пеньки, «выхлопа» электроагрегатов. Каждый в отдельности они, мягко говоря, специфичны. Собранные же вместе создают очень колоритный, насыщенный, приятный сердцу механика букет. Если тайком добавить к нему дымок сигареты, спрятанной в кулак, он становится совершенно особенным. На меня действует почти как наркотик. Это запах жизни, совершенно тебе понятной и подвластной, которая происходит благодаря тебе, в которой ты чуточку бог! Может быть, поэтому так мной и воспринимается.
Что такое на судне запашок горелой изоляции, дыма? Пра-а-ально, ЧП! А в шторм? В одном из моих экипажей, на рыбаке, жил в машинном отделении пёс, двортерьер по кличке Движок. Долго жил, притом исключительно в «погребе». Штурманов-матросов (на м. сленге — «рогатых») из «подвала» гонял нещадно, облаивал — и даже, бывало, за фалды тропические цапал. Ветошь, мелкий инструмент подносил, руки наши замасленные в саже облизывал, морды наши потные, во все «страшные» щели с нами залезть пытался. Так тот псина почище любого механика «нос по ветру» держал и уши вострил. Чуть запах, звук привычный изменится — летит к механику, лает скаженно, за штаны тянет, именно туда, где беда назревает. Не успокоится, пока с ним не пойдёшь. Редко ошибался псяша! Любимец маслопупов «всех времён и народов». Правда, были и комичные случаи, но об этом как-нибудь потом. Только животные — большая редкость на морском судне. Редко их там заводят. Не их среда обитания. Запах моря… Он только снаружи. В машине свой, теперь знаешь какой. Можно целый роман «в лицах» философско-познавательный об этом явлении сварганить, — такая это тема. Немного улетел, вописуя эти строчки, но я здесь, с тобой, и дюже интересно мне прочтение сих размышлизмов глазами сибирячки таёжно-енисейской. Слушай дальше, и не говори, что не слышала.
В шторм, между вахтами, если не было авральных работ, меня всегда тянуло на мостик, несмотря на усталость и краткость отпущенного на отдых времени. Хоть ненадолго, но выпустить взгляд из стальных стен в дали безбрежные. Дать отдых стёртым от циферблатов приборных и лампочек щитовых глазам, погулять на диком просторе. Пристраивался укромно в уголке, дабы не путаться у штурманов под ногами, цеплялся за поручень и, уткнувшись лбом в холодное стекло иллюминатора, смотрел в завораживающее таинство мира, в котором оказался не случайно. Я познавал его... а он меня. В страхе и поклонении, в злости и азарте противостояния любовался картинами великого, неповторимого художника, кормильца, прародителя, коварного убийцы, сурового учителя — Океана. Картины от Айвазовского под мотивы Пикуля и Лондона, Верна и Мелвилла, Паустовского и Грина. Только…
Ах, как романтичен был сей морячок! Даёшь адреналин, на вахте не хватило! Там адреналин другого засола? Там ты среди созданного людьми живого железа, законов термодинамики и механики, в другом измерении, там только ум и тело — душа в пятках. Здесь ты в другой стихии, ты в мире первозданном. И начинает одолевать некое внутреннее противоречие от сменившейся картины восприятия мира. Внизу ты в стенах-переборках, без видения открытого моря. И там страшноватость от неизвестности происходящего наверху слегка компенсируется ниточкой ощущения большей защищённости окружающим рукотворным миром.
На мостике другое. Выйдя на него, начинаешь понимать, что некоторые моменты, может, лучше и не видеть — за их стихийной разнузданностью и убийственным величием. Стекло иллюминатора, жалкая «жестянка» обшивки рубки мостика, и прямо за ними — хулиганящая стихия. Самые напряжённые моменты, когда вся носовая часть судна уходит в волне под воду целиком, до самой рубки надстройки. Такое часто наблюдал в шторм на небольших судах-рыбаках. Бывает, и с крупными случалось, если рубка расположена близко к баку, как на пассажирских лайнерах типа «Грузия». Эх, скажу тебе, ужастничек по загривку пробегает нехилый. Представь: судно уходит вниз, вода поднимается до самой рубки, и кажется, что она уже под тобой, и даже у твоих ног. Часть судна исчезла, затонула у тебя на глазах. Её нет! А то, что осталось сверху, и ты сам — представляется в подсознании чем-то крохотным и беспомощным, отданным на заклание. «Механический» мозг автоматом подсказывает, сколько сотен тонн воды в одночасье навалилось на корпус. И подкорка, грешным делом, искрит — вдруг не всплывём? Разум понимает, что закон Архимеда никто не отменял, ан подсознательно страшок посещает. Вода у самых ног, за несколькими миллиметрами тонкого железа, пенистая, враждебная, злая, холодная. Впечатляет немерено.
Корпус вроде замирает на мгновение, потом натужно вздрагивает — и, как бы рыская немного в стороны, начинает всплывать, освобождаясь от навалившегося спуда нептунова. С каждой секундой это спасительное действо всё больше переходит в полёт. И ты уже летишь вместе с ним. Живописна картина окончательного сброса игривой волны с бака. Эх-х-х, чего я не художник!... Сотни пенных водопадов слетают с бортов, штевня, такелажа, палубных механизмов. Забыв о «железе», вспомнив неземное, — это... м-м-м-м... это... как спадающий с женщины пенный, роскошный, кружевной пеньюар, предвещающий продолжение жизни. И бросает возлюбленная сей набор кружевной прямо тебе в лицо восхищённое... то бишь в стекло иллюминаторное. И штрипочки… Штрипочки… По стеклу. И разбиваются грёзы тестостероново-эндорфинные, и стекают по нему в реальность. Что-то как-то так ассоциируется у «оголодавшего» моряка, долго не видевшего берега, типа — пошутил. В открывшейся реальности вспыхивают фонтаны и фонтанчики, кружева тают, всё затихает на мгновенье. И... — свобода, полёт! До следующей встречной волны. Бабах-х-х-х! Снова драка. Очередная волна. Штевень (нос судна) падает всем многотоньем в объятия новой хозяйки-волны.
Норвежское море, верх Атлантики, зимний Бискай. Северные затяжные шторма — сумеречные, мрачные, дождливые, холодные, черно-белые и серонебые — муторно давят на психику унынием, тоской, непонятными кисельными тучами от горизонта до горизонта. Выматывают своим «лондонством» душу, вгоняют её в уныние и тягомотину. Не посидишь, закутавшись в плед, с чашкой кофе у камина, слушая дробь дождя карнизную и бой часов наследных. Паши, не ной.
Не спасает картину заблудившийся луч солнца, незнамо как прорвавшийся сквозь кисель хмари, через странное окно ровного круглого абриса напоминанием о существовании заоблачной чистоты и покоя. То ли подсвечивает себе «низы» поднебесные сам Господь, то ли разговор ведёт по лучу этому с наместником своим подводным, Нептуном Посейдонычем, — решают, выполнен ли план по утопленным мореходам-нерадивцам.
«Кулдига». 1982 год,
Это южнее, на заходе в Буэнос-Айрес. Там тоже бывает порой по северному варианту. Картинки мои. Корявенькие - фотоаппаратик укачало.
Самые восхитительные, завораживающие шторма — тропические, солнечные. Экватор и вниз, вокруг Африки через Индийский до Новой Зеландии, потом вверх до Гавай, через Панаму и Карибское. Вкусил, расскажу!
(Фото из интернета)
Полная дисгармония происходящего. Яркое солнце, живописные, картинные, белоснежные облака на насыщенном лазурью фоне, небесный покой, райские флюиды сверху — полная благодать. Внизу бушует чёрт-те шо! Красиво бушует, феерично. Контрастность цветов-оттенков ярчайшая. А какие фантастические красивые убийцы гуляют вокруг сколько глазу видно. Айвазовский в своём «Девятом вале» ухватил малость эту игру цветов. Маслянистые, синие холмогоры все в белых шапках-накидках гуляют рядами своей, одним им известной дорогой, сметая всё инородное на своём пути. Эх, не зевай, рот не разевай! А как его не разевать, если такое смертельное волшебство вокруг.
Разгульное солнце пронизывает толщу гребней в удачных попытках ввести в транс очевидцев своими художественными способностями. Пронзённая волна вспыхивает радужным зеркалом, отбиваясь от назойливого света; другая волна, спрятавшись за ней от его лучей, резко меняет невыносимо аквамариновый цвет на все оттенки зелёного, изумрудного.
(Фото из интернета)
С волны на волну летят вместе с клочьями пены стаи эльфов в виде серебряных летучих рыб с прозрачными эфирными крылышками. Врезаясь в склон очередной волны, они зажигают десятки фонтанчиков-вспышек брызг, с тем чтобы вынырнув с другой её стороны, продолжить свой волшебный полёт. У природы праздник, карнавал, ярморочный разгул и апофеоз самодостаточности. Мы лишние на этом празднике жизни. Часто это чувствовал в море.
Шторм в тропическую ночь — это и вовсе нечто неописуемое. Рискну. Представь — звёздное небо. Звёзд несметно, ярких, как раскалённая сталь, от крупных, в десяток карат до мелких песчинок. Их столько, что не нужно света! От этого сонма светлячков исходит магическое общее свечение, позволяющее океану творить свою ночную жизнь не вслепую, наощупь. Они всюду.
(Фото из интернета)
Где-то читал, что звёзды — это окошки, через которые в наш мир пробивается свет от миров светлых. Иногда кажется — звёзды у тебя под ногами, а ты внутри бесконечного шара, в нижней части которого бушует океан. Так потому, что звёздный купол отражается в каждой капле воды, на зеркальных склонах волн, на воде, заливающей судно, на всём, что в воде.
(Фото из интернета)
А в воде всё. Иногда в нарушение всех правил надевал спасжилет и выползал тайком в укромное место на полуюте. Где стоял, вцепившись в надёжную железку, под прикрытием чего подходящего — и смотрел, смотрел, смотрел… Это гипноз мира, завораживающий и неодолимый. От этой феерии притупляется ощущение опасности шторма, отходит на второй, десятый план хулиганство волн, тяжести работные, страхи и сомнения житейские. Верится в бесконечность существования, единения с мирозданием. И ловил себя порой на том, что становится неважным, жив ли ты в настоящем, или тебя уже нет. Стираются грани в этом измерении. Ты просто часть вечности. Возвращение к реальности порой бывало по-разному неожиданным.
У Тютчева есть:
Зыбь ты великая, зыбь ты морская,
Чей это праздник так празднуешь ты?
Волны несутся, гремя и сверкая,
Чуткие звёзды глядят с высоты.
В этом волнении, в этом сиянье,
Весь, как во сне, я потерян стою —
О, как охотно бы в их обаянье
Всю потопил бы я душу свою...
Наверное, написал вдогонку классик после кораблекрушения в шторм на пароходе «Николай I», на котором плыл из Петербурга в Турин. Думал, с берега наблюдал — ан нет, глянул в источниках, был в его биографии опыт общения со штормом «изнутри».
Я снова там, пишу и снова переживаю те мои мгновения. Тёплые брызги морские с головы до ног купелью окутывают тебя всего и… светятся! Технически это свечение объясняют присутствием в тёплых тропических водах большого количества планктона, микроорганизмов, способных излучать свет при определённых условиях. Например, попадая в турбулентность или даже в спокойной воде. Только загадкой мне цвет свечения вод на них — голубовато-белый. Сколько наблюдал в океанах, мне он всегда казался салатово-белым, таким, как на циферблатах старых приборов с фосфоресцирующим покрытием или на стрелках командирских часов в темноте. Боже, что вытворяют винты с этим чудом! Под кормой кипят вулканы огненные жидкого, расплавленного фосфорного солнца. В шторм — хаотично, в спокойной воде — их «лава» смиряется в светящийся след в виде подводных столбов, точно повторяющих диаметр винтов. По мере удаления от кормы столбы превращаются в тонкие спирали, не теряя своих размеров, затем гаснут, исчезают в небытии. Чем спокойней океан, тем длинней эти следы, тем волшебней происходящее. Чем он бешеней, тем больше это волшебство меняет качество, переходя от наслаждения покоем уверенного движения вперёд в животный восторг безграничного хаоса.
В первом своём загранрейсе на «рыбаке» (как-нибудь расскажу, рейс был выдающимся в моей моряцкой жизни) вкусил прелести долгих дрейфов судна в океане в ЦВА — под Дакаром, в Гвинейском заливе, при сладостной погоде и ненапряжённых вахтах. Какое отдохновение души и тела! Судно «стоит в точке» днями, изредка давая ход, поправляя свои координаты вопреки сносящим течениям. Теми ночами часто доводилось видеть в спокойной глади водной всплывающие к поверхности из глубин морских гигантские светящиеся пятна, целые поля, медленно вращающиеся и интригующие. Честно ждал, когда из них вылетит «тарелка» или хотя бы «блюдечко» с пришельцами, или Маленький принц со своими вопросами.
Фиг! Никого! Никто из них не пожелал материализоваться в нашем бренном мире. Похоже, я был им неинтересен. И правда, что взять с салажонка-первоходка всего восемнадцати годков от роду?... Вот такие они шторма и тишь тропиков океанских, стихии молодости моей.
