Одесса 60-х - Пляж (Из писем другу)
1953 год. Мне было 6 месяцев, когда моя семья приехала туда. Отец демобилизовался из погранвойск. Вот и переехала семья с западной границы на юг поближе к деду (его отцу).
Так что, для меня это родной город. Я там вырос. Это моя любовь навсегда.
Одесса –планета на планете.
Она – Мама. Что под этим, знают только одесситы.
Перечитай Бабеля, Жванецкого. Одесса – образ мысли. Хочешь за Одессу?.. Слушай на меня дальше.
Город.
Южный, черноморский город, каких немало приютилось на побережье. Она не похожа ни на один из них. Она вообще ни на что не похожа. Здесь нет ничего ровного. Всё хоть немного, но кривенько. Кривые мостовые, подворотни, стены домов, надписи, даже столбы. Ну, не хотят стоять ровно. Кривые спуски к морю. Одесский берег возвышается над морем довольно высоко. Так почти везде. Берег песчаный, чуть глинистый, заросший бурно всем чем. Море поедает берег, что ни делай. Всё время оползни. Не помогают ни волноломы вдоль всего побережья, ни все другие защитные заклинания.
(Фото из Интернета)
Центр города вокруг порта. Сразу за портом пляжи, пляжи, пляжи. В моём детстве они все были разными. Лонжерон и Аркадия – самые городские и обустроенные. И поэтому самые скучные. Жуткое одесское столпотворение.
(Фото из Интернета)
Этакий физиологический Вавилон. Тела, чебуреки, яйца вкрутую, панамы, фрукты, силомеры, фотографы с удавами, менты, сваренные в своих робах, как те яйца, раздавленное мороженное, и опять тела.
Одесские пляжи имеют удивительное свойство. Как только человек туда попадает, он сразу жутко хочет есть. Он ни когда в жизни не чувствовал себя таким голодным. Никогда. Складывается ощущение, что все едят, только едят.
(Фото из Интернета)
Вот приехала шумная семья. Типичная одесская семья. Муж. Рано поседевшая грудь, прорывается в мелкие дырочки сетчатой майки. Чем-то напоминает Паниковского очень средних лет. На голове носовой платок о четырех узелках. Штаны полупижама. Усталый взор несостоявшегося градоначальника. Такой худой, что непонятно, как из таких получаются дети. Жена – противоположной конституции. Многоярусная булка. Всё что ни видишь, всё толстое. Смесь платья с выцветшей ситцевой ночнушкой ничего не прикрывает. Оно беспомощно свисает сзади и задрано спереди. Не кокетства ради. Оно иначе не может при такой фигуре. Глаза. Про такие когда-то говорили персидские Умные, всезнающие, только выцветшие жизнью. По-доброму злые. Видят всё и всех насквозь и глубже. Над верхней губой лёгкий чёрный пушок тоненьких, якобы усиков. Что придаёт дополнительную весомость и даже безапелляционность всему, о чём вещает добрый местами, толстогубый рот. Такой рот, оснащённый такой фигурой легко осадит самого грозного представителя любой власти. А уж какой-то там синий расписной авторитет забудет и феню свою и купола синие на груди и бригаду, если не дай Бог попадёт в этот рот на зуб. Мадам своё отбоялась ещё лет тридцать назад, когда ей было шестнадцать и она бросила школу на Молдаванке.
Дальше идет молодёжь. Детки то бишь. В Одессе главный показатель здоровья ребёнка его упитанность. Это, кстати, относится и к собакам. Об этом потом. Так вот, дети. Надо понимать это младшенькие. Старшие давно консерваторию закончили по классу скрипки и ходят в море барменами на стареньком пассажирском лайнере.
Детей двое. Мальчик постарше и девочка. Мальчик нахальный всем своим видом. Насколько нахален, настолько и трусоват. Фигурой в маму. Под недетским животиком синие трусы. Где начинаются спереди непонятно. Живот не даёт. Всё, как у мамы толстое. И прообраз женской груди конкретно намечен. Ну, а там дальше везде на сгибах складки, складки. На ногах невероятные заклеенные «вьетнамки», стёртые ещё прошлым летом. Он живёт в военном коммунизме. Т.е. в постоянном потакании во всех желаниях со стороны мамы – это ведь коммунизм? А военный потому, что касается это только гастрономических желаний. По остальным возможно развязывание военных действий с обеих сторон.
Вся семья несёт груз. Это общее. Авоськи, сумки, зонт от дождя, складной стульчик и всяко ещё. От трамвая до берега далеко. Но им привычно. Единственно, кто не перегружен – девочка. Девочка в папу. Ей лет 7-8. Худенькая. Промах родителей. Упустили родители в её раннем детстве момент в кормёжке, когда раскормить было легко. За что тайком порицаемы соседями и знакомыми врачами. Теперь поздно. Сколько не корми, без толку. Куда еда там девается непонятно. Одно утешает. Как все одесские девочки, годам к двадцати начнёт потихоньку догонять маму. Девочка ручкой приклеена к папе. Ни он, ни она этого не замечают. Так должно быть. И когда папа по ходу тайком разворачивается поглазеть вослед проплывшей мимо красотке, девочку привычно заносит в сторону папиного разворота, и она безропотно цепляется за его ноги. Вызовом общественности выглядит на малышке подобие верхней детали женского пляжного туалета. «Подобие» странной перекошенной тряпочкой висит там, где скрывать ещё долго будет нечего. С одной стороны оно залезло почти на плечико. А с другой вот-вот сползёт на животик. Бедняжка и этого не замечает. Она привыкла к этой дани больному маминому спокойствию.
Было бы справедливее, если бы мама одела это на мальчика. Там бы эта деталь была впору.
При всей кажущейся разобщённости и углублённости в себя членов семьи, любой наблюдатель сразу чувствует в этом сообществе незыблемую общность и сплоченность.
Наконец пляж. Это рубеж. Это начало.
Дорога позади. Мадам ввинчивается в ситуацию.
Сесть в песок она не может. Встать потом тяжело. Поэтому Она становится, нет, она устраивается на свои колени у расстеленной прямо на песке скатерти. Скатерть когда-то была с бахромой и, похоже, бордового плюша. Об этом можно судить по остаткам той бахромы и местами, сохранившимися плюшевым залысинам. Как отвоёвывалось место для этой скатерти на перенаселённой территории пляжа – отдельная история. Военные действия велись всеми доступными семье средствами. И не всегда честными. Сначала семья рассредоточивается по свободным пятачкам разного размера. После беглой рекогносцировки, выбирается наиболее перспективный. Окружающие его, занятые участки резко сокращаются, пользуясь отсутствием их хозяев. Те в море купаются, ничего не подозревая. Их расстеленные подстилки и полотенца, половинятся в размерах. Вещи неудачников сдвигаются в компактные кучи. Немногие присутствующие безнадёжно бурчат. Их мирит с реальностью общительная мадам. Те, кто вернутся из плавания уже проиграли. Семья смотрится здесь прочно и органично. Место под солнцем отвоёвано.
Из пухлых авосек начинает появляться еда. Сразу видно, что всё очень вкусное. Традиционные яйца-варёнки, курица жаренная, кастрюля с молодой картошкой в масле и с укропом, китайский термос, борщ в трёхлитровой банке, чищенный репчатый лук, брынза, много хлеба. Семья сразу приступает к трапезе. Каждый в соответствии со своим темпераментом, но все с аппетитом.
Я же говорил, что на пляже у моря все поначалу голодные. И именно у моря. У реки нет. Я и за собой такое замечал. И придумал версию. Люди, вырываются из городского средоточья, перенасыщенного камнями и едой. Там они чувствуют себя защищёнными и переевшими. Они там хозяева жизни. Попав к морю, они теряют эту уверенность в себе, сытость и защищённость. У моря другая энергетика. От него веет непредсказуемостью, необузданной силой, неизвестностью. Тут и срабатывают инстинкты из прошлого. Люди подсознательно первобытнеют. Даже сытые становятся голодными, неуверенными в себе и окружающем. Защитные рефлексы подсознательно требуют пополнить запасы. Впрок. А вдруг чего?
Пляж живёт своей жизнью.
Я так подробно пишу о людях, потому что одесситы это и есть Одесса. Кто здесь причина, кто следствие - знать не дано. И знаешь, мне это начинает нравиться. Я столько вспоминаю. Будто переношусь в свою молодость. Конечно, сегодня там многое и изменилось. Но это Одесса моей молодости. Будет время и твоё желание, продолжу.
Ты раскрываешь меня мне самому. Благодарю тебя за это.
* * *
Я снова здесь.
Интересно. Я сегодняшний суммирую впечатления себя мальчишки. И сегодня мне кажется, что именно так тогда это всё и воспринимал. Впечатления и наблюдения пацана.
Одесские пацаны.
Мы презирали городские пляжи, хотя иногда и тёрлись там, уже не помню почему. Тогда в Одессе ещё были дикие пляжи. Они полностью соответствовали своему названию. Встречались между последним городским Аркадией и пригородными пляжами Большого Фонтана. Большой Фонтан – это линия дачных посёлков на побережье. Называются посёлки незатейливо – Станции. И под номерами. 1,2, - 10-я, и так до 16-той. 16 километров – 16 станций. В те годы селения дачников были небольшими, и по линии побережья не смыкались между собой. Вот в этих промежутках и соседились дикие пляжи.
(Фото из Интернета)
Туда ходил только один трамвайчик. И, насколько помню, только в дачный сезон. Почему трамвайчик? Потому что, на трамвай он не тянул. Одновагонный тяни-толкай с двумя будками по концам для вагоновожатых. Без боковых стенок. Вернее они были, но только до высоты спинок деревянных сидений. Всё остальное было открыто. Крыша держалась на стойках и капитанских будках. Для нас предпочтительными всегда были вагончики с металлическими бортиками. Там стенок вообще не было. А бортики эти, по типу балконных решёток, были литого чугуна. Ажурные и замечательные. Через них нас обдувало прохладным ветерком, когда громыхающее чудо разгонялось между остановками в кромешном летнем зное. А если повезло сидеть у самой решётки, то и вовсе было ощущение полёта.
Фото такого чуда железного, увы, не нашёл. Но, эти из той же семейки. И столбы в Люсдорфе те же.
(Фото из Интернета)
Кондукторы с нас денег почти всегда не брали. Жалели, наверное. Тогда богатых не было, и злых почти не было, потому что зависти знали меньше. Меньше зависти – откуда злость?
Так вот, этими толкайчиками мы ездили на Фонтан дикарить. Да, да. Так это и было. Признаков цивилизации на тех пляжах почти не было. Людей единицы. Всё больше рыбаки – лодочники и редкие посвящённые из аборигенов.
Какое там было море! Азохен вей! Чистое, прозрачное как слеза младенца. Дно каменистое. Это вам не насыпной песок городских «отстойников» с раскисшими газетами и целлофановыми пакетами на дне. Убирать пляжи в Одессе тяжело. Народ много всего оставляет. Не жадный значит. Ну, и чтоб вернуться сюда, конечно. Только разойдутся отдыхающие, тут же ветерок с моря вместе с чайками и налетают. Спешат проветрить владения, почитать прессу, долизать фантики от конфет и обёртки мороженного, Доесть, что Бог послал, а потом всё это аккуратно смести в море. Добрые какие. Про рыб и крабов не забывают.
Сохранилась одна фотка. Правда, не на диком пляже, на Ланжероне. На дикие мы стали ездить позже, когда стали постарше. Я здесь совсем замёрзший, однако. Часов несколько из воды не вылазил:
Пакетов пластиковых, немного. В ту пору они были изыском. Их берегли, стирали, и только что не гладили. Хотя некоторые пробовали. Использовали до состояния полного отупения, самих пакетов, выражавшегося в растрескивании и потере пластичности. Тогда в них последний раз клали нетяжёлую еду, которой полезно проветриваться через дырки и несли на пляж. Чтобы там, съев еду, торжественно и со вздохом предать пакет песку. Но неглубоко. И чтобы тот же ветер, не знающий о ритуале захоронения, ночью разметал скупо присыпанный песком могильник и шаловливо поиграв с покойником какое-то время, отфутболил его тому же морю. То есть пакет варварски гибнет дважды. Сначала его закапывают, потом топят. И он, натешив волны, опускается грустно на дно, чтобы лет через двадцать исчезнуть окончательно, растворившись в соли. Из чувства мести, иногда пакет под водой суётся под ноги купальщикам неожиданно и мерзко, будто живой. Опутывает ноги и пугает неопытных. Правда, потом отпускает. Но это от старости, а не от раскаяния.
На диких пляжах мусор тогда не хоронили. Стыдно. Там людей мало. Это в толпе легко пакостить. Да и завсегдатаи «дикарей», не приезжие какие-нибудь. А в основном Люди моря. Потом расскажу кто это. Поэтому за ноги нас никакая химия там не хватала.
А какие камни – валуны торчали там из воды в разных местах недалеко от берега! Горячие от солнца сверху и таинственно прохладные, бородатые бархатными водорослями под водой. Они не были гладкими. Наоборот бугристые, пористые, колющие. Но мягче камней, я в жизни не встречал. Наберёшь в воде водорослей охапок несколько, застелешь местечко и… рай. Водоросли не проблема. Их у берега зелёных и бурых сугробы целые. Наступишь в такой сугроб, как в перину, а между пальцев ног, горячая вода проступает фонтанчиками. Ай!!! Может потому, и побережье Фонтаном назвали? Шучу.
Единственно плохо, быстро высыхают те водоросли на камнях. Тогда надо новые подносить. И ещё, с этих камней здорово прыгать в воду. Высоко и кажешься себе героем.
А ещё, с низкого камня, если лечь и опустить чуть в воду стеклянную банку, такое можно увидеть через стекло, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
Море нас кормило.
В одной из пещерок на береговом обрыве мы прятали своё богатство. Пара кусков жести. Спички. Соль. Старые газеты. Несколько обрезков бамбуковых удилищ, с плотно прикрученными к ним проволокой вилками из нержавейки. Зубья вилок старательно выровненные молотком. Этакие гарпунчики. Пара самодельных коротких удочек. Пара небольших авосек. Строительные рукавицы. Армейская каска.
Промышляли дарами моря. Ловили бычков с прибрежных камней. Авоськи приторачивали к брючным ремням, одетым поверх плавок и, вооружившись гарпунами ныряли за добычей.
Накалывали крабов гарпунами и в авоську. А как ещё его возьмёшь, когда он под камень залезет и только грозные клешни оттуда торчат. Тут, или гарпун, или рукавица строительная только и выручали. Самой большой гордостью было загарпунить кнута’. Это такой крупный цветной бычок. Красивая, вкусная рыбёха. Рукавицами обдирали и наросты мидий, с забитых в дно, непонятно кем и для чего ржавых труб и затонувшего во времена Она стального баркасика. С сетками полными крабов, рыбы и мидий вылезали на берег голодные и счастливые.
Дело шло к трапезе.
В песке выкапывалась ямка, и в ней разжигался костерок из хвороста, полена, привезённого с собой и другого подручного топлива. Когда огонь прогорал, в угли закладывали картошку, а сверху лист жести. На него выкладывались крабы и мидии. Сверху они закрывались вторым листом жести, который придавливался камнями. Рыбу варили на другом костре в старой каске, раздобытой не помню где и кем. Через пол часа обед готов.
Дворовая ватага питается.
Вот такое бесконечно счастливое одесское детство. С восьми утра на море, и до десяти вечера, не вылазя из воды. Мы бы и дольше ихтиандричали, да побережье на ночь закрывали погранцы. В десять на пляжи выходили наряды с собаками и оружием. И всех просили удалиться. Побережье становилось государственной границей. А она, как известно, должна быть на замке.
